Талантливый мистер Рипли

«Венеция. 3 июня 19…

Дорогой мистер Гринлиф!

Упаковывая сегодня свои вещи, я наткнулся на конверт, который Ричард передал мне в Риме и о котором я по какой-то необъяснимой причине до сих пор не вспомнил. На конверте написано: „Не открывать до июня“, а сейчас как раз июнь. В конверте завещание Ричарда, он оставляет свой доход и имущество мне. Я этим поражен не меньше, наверное, чем вы, однако из текста завещания (оно напечатано на машинке) следует, что оно, похоже, было написано в здравом уме.

Мне остается только пожалеть о том, что я забыл об этом конверте, потому что он давно бы уже послужил доказательством того, что Ричард собирался свести счеты с жизнью. Я положил конверт в карман чемодана, а потом забыл о нем. Он дал мне его, когда мы в последний раз виделись в Риме и когда он находился в очень подавленном состоянии.

Поразмыслив, я решил выслать Вам копию завещания, чтобы Вы сами его увидели. Я в жизни еще не видел завещаний и совершенно не имею представления о том, как мне следует действовать. Что мне делать?

Пожалуйста, передайте мои искренние сожаления миссис Гринлиф и помните, что я сочувствую вам обоим. Мне жаль, что необходимость вынудила меня написать это письмо. Пожалуйста, ответьте мне как можно скорее по адресу: „Америкэн экспресс“. Афины. Греция.

Искренне Ваш,

Том Рипли».

Вообще-то, это все равно что напрашиваться на неприятности, подумал Том. Скорее всего, снова начнут изучать подписи на завещании и на переводах, а страховые да, пожалуй, и трастовые компании готовы бесконечно вести расследования, когда речь идет о деньгах, взятых из их карманов. Настроение, в котором он пребывал, навевало именно такие мысли. Билет в Грецию он купил в середине мая. Погода становилась все лучше и лучше, и ему не сиделось на месте. Он взял свою машину «фиат» из гаража в Венеции и поехал через Бреннер в Зальцбург и Мюнхен, а потом в Триест и Больцано. Погода везде была приличная, разве что в Мюнхене, когда он гулял в Englischer Garten,[99] прошел легкий весенний дождик. Он и не пытался спрятаться от него, а просто продолжал идти, радуясь, словно ребенок, тому, что впервые попал под немецкий дождь. На его имя в банке лежали две тысячи долларов, переведенных с банковского счета Дикки с его ежемесячных поступлений. Он не решался перевести большую сумму в такой короткий срок, как три месяца. Однако устоять перед полным риска и опасности соблазном завладеть всеми деньгами Дикки он не мог. Ему так наскучили однообразные, без всяких происшествий недели, проведенные в Венеции, когда каждый прошедший день убеждал его в собственной безопасности, а это еще сильнее подчеркивало монотонность его существования. Роверини больше ему не писал. Элвин Мак-Каррон вернулся в Америку (после бессмысленного звонка из Рима), из чего Том сделал вывод, что они с мистером Гринлифом решили, что Дикки или мертв, или скрывается по собственной воле и дальнейшие его поиски бессмысленны. Газеты перестали печатать что-либо о Дикки за неимением что-либо сообщить. Том ощущал какую-то пустоту. Состояние неопределенности едва не свело его с ума, пока он не отправился машиной в Мюнхен. Когда он вернулся в Венецию, чтобы собраться в Грецию и закрыть дом, ему стало еще хуже: он едет в Грецию, на эти древние острова, как какой-то Том Рипли, скромный и застенчивый, с тающей суммой в две тысячи долларов в банке, так что ему придется крепко подумать, прежде чем позволить себе купить книгу о греческом искусстве. Это было невыносимо.