Талантливый мистер Рипли

Том вспомнил, что таким же тоном Дикки отвечал на его вопросы, когда он расспрашивал его о нью-йоркских знакомых. Некоторые из них и в самом деле были гомосексуалистами, и он порой подозревал, что Дикки не признается в знакомстве с ними, хотя в действительности их знал. Ну да ладно! Кто вообще поднял эту тему? Дикки. В голове у Тома проносились разные слова, которые он мог сказать, – резкие и примирительные, выражения благодарности и неприязни. Он вспомнил кое-кого из тех, кого знал в Нью-Йорке, знал, а теперь забыл, забыл их всех, и теперь жалел о том, что когда-то вообще был с ними знаком. Они принимали его в свою компанию, потому что он забавлял их, а вот ему от них ровно ничего не было нужно! Когда кто-то из них начал приставать к нему, он порвал с ними, но вскоре стал перед ними заискивать, приносил лед для напитков, подвозил в такси, хотя ему было не по пути, а все потому, что боялся, что его отвергнут. Какой же он был дурак! А какое унижение он испытал, когда Вик Симмонс сказал: «Томми, да заткнись ты, ради бога!» А сказал он это, когда Том то ли в третий, то ли в четвертый раз произнес в присутствии Вика: «Не могу понять, кто мне больше нравится – мужчины или женщины, лучше, по-моему, не иметь дела ни с теми, ни с другими». Том говорил, что ходит к психоаналитику, потому что все ходили к психоаналитику, и нередко развлекал собравшихся на вечеринке жутко смешными рассказами об этих посещениях, да и фраза насчет того, что лучше не иметь дела ни с мужчинами, ни с женщинами, тоже неизменно вызывала смех, особенно смешил всех тон, которым он ее произносил, а потом Вик взял и сказал, чтобы он, ради бога, заткнулся, после чего Том совсем перестал об этом говорить, да и о психоаналитике больше не упоминал. Вообще-то, в его фразе немало справедливого, подумал Том. Такого невинного человека, как он сам, с такими чистыми помыслами, он никогда не встречал. Как это объяснить Дикки?

– У меня такое чувство, будто… – начал Том, но Дикки и не собирался его слушать.

Сурово взглянув на Тома, он отвернулся и отошел со стаканом в угол террасы. Том направился в его сторону, но довольно нерешительно, потому что боялся, что Дикки выбросит его с террасы или повернется и скажет, чтобы он убирался к черту из его дома.

Том тихо спросил:

– Ты любишь Мардж, Дикки?

– Нет, но мне жаль ее. Я волнуюсь за нее. Она была со мной очень добра. Иногда нам было вместе хорошо. Тебе этого не понять.

– Я понимаю. Я с самого начала так о вас и думал – с твоей стороны тут что-то платоническое, а она, скорее всего, в тебя влюблена.

– Кажется, так и есть. Нельзя доставлять страдания тому, кто тебя любит.

– Конечно.

Том снова заколебался, пытаясь подыскать нужные слова. Им по-прежнему владело дурное предчувствие, вызывавшее у него дрожь, хотя Дикки на него больше не сердился. Выгонять его Дикки явно не собирался.

– Думаю, что, если бы вы оба жили в Нью-Йорке, вы бы так часто не встречались – а может, и вообще не встречались, но в этой деревне чувствуешь себя так одиноко… – сказал Том более уверенным тоном.

– Вот именно. Я с ней не спал и не собираюсь, но дружбу поддерживать буду.

– А я разве тебе чем-то помешал? Я уже говорил, Дикки, что лучше уеду, чем сделаю что-нибудь такое, что повредит твоей дружбе с Мардж.

Дикки метнул взгляд в его сторону.

– Ничего особенного ты не сделал, но ясно, что она тебе не нравится. Когда ты пытаешься сказать ей что-то приятное, дальше попытки дело не идет.

– Извини, – кающимся тоном сказал Том.

Он пожалел о том, что дальше попыток у него ничего не вышло, а ведь мог бы вести себя и получше.

– Ладно, оставим это. У меня с Мардж все в порядке, – с вызовом сказал Дикки.

Том пошел на кухню, чтобы сварить себе кофе. Он решил не брать кофеварку, потому что Дикки очень ею дорожил и очень не любил, когда кто-то ею пользовался. «Возьму кофе и пойду в свою комнату, а там позанимаюсь до прихода Фаусто итальянским», – подумал Том. Дикки не сразу успокоится – у него тоже есть гордость. Он будет молчать почти весь день, потом, часам к пяти, порисовав немного, сам к нему подойдет, и все будет так, будто происшествия с переодеванием вообще не было. В одном Том был уверен: Дикки рад, что он у него живет. Дикки наскучило жить одному, да и Мардж ему надоела. У Тома осталось еще триста долларов из тех денег, что дал ему мистер Гринлиф, и они с Дикки прокутят их в Париже. Без Мардж. Дикки удивился, когда Том сказал ему, что Париж видел только из окна вокзала.