Талий

На что списывают чаще всего причину измен? Околдовал, обольстил, умением и пылом любовника с ума свел! Но кто, кроме меня, может с ума ее свести? — без гордости, а с прямолинейным осознанием непреложности этого факта думал Талий.

Вот уже сколько лет — и нам все лучше, думал он. Мы набираемся науки и опыта друг от друга. Мы ищем и никогда не устанем искать. Мы не стремимся принадлежать другу другу ежедневно, у обоих есть талант и умение немного потерпеть, помучаться. И настает день, когда они чувствуют: СЕГОДНЯ. Они говорят друг с другом иначе, смотрят друг на друга иначе. И оба опасаются, что это кажется только, что совпадения на этот раз не будет, один думает об этом, а у другого сегодня другое на уме, и оба радуются: опять совпало!

Конечно, в основе — ритуал. Они знают, как губам удобнее и приятнее соприкасаться, она обязательно после этого целует его долго в шею и в то место возле шеи, где щекотно, но он — любит, а есть места и другие, и она эти места вниманием не минует, она первой начинает все это, слегка посмеиваясь, слушая, как он что-то бессловесно шепчет, и это всегда довольно долго, а потом наступает его черед, теперь она закрывает глаза и раскидывает руки — не зная, с чего он начнет и где окажется сейчас — и после, он кружит, касаясь, приближаясь и удаляясь, чтобы ожидание ее было все мучительней, потом, достигнув, приникает жадно, надолго, она вздыхает — будто не веря, что это — невероятное — происходит, и это тоже долго, со временем он научился этому, впрочем, у него, пожалуй, есть и природный дар — сдерживаться, как сдерживается он и после того момента, для кого-то начального и почти сразу же и конечного, момента единения, когда она издает легкий вздох-вскрик и тихо говорит слова, которые никогда не покажутся привычными и которые счастлив слышать любой мужчина: «Не может быть!» — и он понимает ее, потому что и сам испытывает такое же изумление: что это бывает, что ТАК бывает, и все сдерживается, вернее, уже не сдерживается, нет необходимости, он уже не чувствует себя, а только ее — и живет ее ощущениями, угадывает их, знает, как усилить, как на время дать отдохнуть, немного успокоиться — и как опять довести до неведомого края, когда она плачет и смеется, в сотый раз произнося: «Не может быть!» — и лишь у порога, за которым предел, он вспоминает о себе — и она тут же об этом догадывается, почти всегда это совпадает ее с тихими словами о том, что он лучший мужчина на свете, и теперь она властвует, зная, что после гладкой гибкости и ласковой ярости любовного бешенства ему нужно плавное течение, плавное, легкое — и точно угадывает, когда течению следует оборваться водопадом, — и Талий падает, Талий смеется, почти хохочет — приглушенно, Талий говорит с оттенком грубоватой любовной фамильярности: «Ты гениальная женщина!» — как не говорят мужья женам, но он — говорит (но ведь и она говорит ему то, что жены не говорят мужьям, обычные жены обычным мужьям).

Она ведь, конечно, не может предположить, что у Талия может быть с другой хоть что-то отдаленно похожее, значит, вправе и он предположить это. Талий не может даже представить, что он у нее может быть один из двух (первым номером или вторым — неважно!).

Но ведь уже — не первый!

Ведь то, о чем когда-то говорил Витя Луценко, было: она собиралась замуж. Что было и как было, Талий никогда не выяснял, но он знал основное.

8.

Человек тот, по имени Георгий, с которым она училась, юный мужчина из несомненно одаренных в сугубо мужском смысле, был очень рано свободен и самоуверен. Мать Георгия, воспитавшая его одна, давшая ему и общее, и музыкальное образование, уверенная в его блистательном артистическом будущем, не перечила ему, когда он заявил, что ему необходимо творческое одиночество — и перебралась жить к своим стареньким родителям. Готовить сыну еду она приходила среди дня: было условлено, что с двенадцати до двух — можно. За эти два часа она стряпала обед, ужин и завтрашний завтрак. Брала белье в стирку — и уходила. Для родственных свиданий отведена была пятница. Почему-то именно пятница, Талий знал эту деталь. В пятницу мать наслаждалась общением с сыном весь вечер, допоздна, пила чай, жадно расспрашивала, с жадностию слушала, потом он под руку провожал ее, она была счастлива.

Творческое же одиночество Георгий использовал для беспорядочных амуров и амурчиков, но очень быстро этим утомился и оказалось у него сразу две невесты, которые друг о друге знали — и были даже слегка подруги. Вы мне обе нравитесь, сказал он им (не поодиночке, а — сидели вино втроем пили), а я вам нравлюсь — один. По морали бытовой и косной надо мучаться и не знать, что делать. По морали свободной, раскрепощенной, почему бы не пожить втроем — и как-нибудь само все прояснится? А?