Талисман

Ярмарочная площадь напоминала ему павильон королевы, только без плохо скрываемой напряженности и напускного веселья. Его также окутывала невероятная смесь запахов (доминировали, конечно, жареное мясо и навоз), и он видел разодетых людей (хотя самые разодетые в подметки не годились некоторым из тех денди, что встретились ему в павильоне), и все это непосредственное соприкосновение с неведомым вызывало и тревогу, и радостное волнение.

Джек остановился у ларька, торгующего коврами с вытканным на них портретом королевы. Внезапно подумал о матери Хэнка Шкоффлера и улыбнулся. С Хэнком он и Ричард Слоут дружили в Лос-Анджелесе. Миссис Шкоффлер как никто умела украсить квартиру ярким и безвкусным. Бог свидетель, ей бы эти ковры понравились. С изображением Лауры Делессиан с забранными наверх и уложенными короной волосами! Они смотрелись бы даже лучше ее бархатных аляскинских оленей или керамической диорамы Тайной вечери за баром в гостиной Шкоффлеров.

Потом лицо, вытканное на коврах, словно начало изменяться у него на глазах. Королева исчезла, и теперь он видел свою мать, повторяющуюся снова и снова, со слишком черными глазами и чересчур белой кожей.

Тоска по дому вновь захлестнула Джека. Прокатилась по нему, как волна, и он воззвал к матери всем сердцем: Мама! Эй, мама! Господи, что я здесь делаю? Мама! – задавшись вопросом, словно пылкий влюбленный, а что она делает в этот самый момент. Сидит у окна, курит, смотрит на океан с открытой книгой под рукой? Смотрит телик? Сидит в кино? Спит? Умирает?

Умерла? – добавил злобный голос, прежде чем Джек успел остановить его. Умерла, Джек? Уже умерла?

Прекрати!

Он почувствовал, как слезы жгут глаза.

– Эй, парнишка, как делишки?

Он вздрогнул, поднял голову и увидел, что продавец ковров смотрит на него. Такой же здоровяк, как и торговец мясом, тоже с татуировками на руках, но с открытой и солнечной улыбкой. Без намека на злобу. И это меняло дело.

– Ничего, – ответил Джек.

– Если от ничего у тебя такой вид, тогда тебе надо подумать о чем-то, сын мой, да, сын мой.

– Я что, выглядел очень грустным? – спросил Джек, чуть улыбнувшись. Он перестал задумываться о своей речи – во всяком случае, в тот момент, – и, возможно, по этой причине продавец ковров не уловил в ней ничего странного или необычного.

– Паренек, ты выглядел так, будто по эту сторону луны у тебя оставался только один друг и ты только что увидел, как Дикий Белый Волк прибежал с севера и сожрал его серебряной ложкой.

Джек снова улыбнулся. Продавец протянул руку и взял что-то из маленького шкафчика, который стоял справа от самого большого ковра. Что-то овальное и с ручкой. Когда мужчина повернул предмет, солнце отразилось от плоской поверхности. Зеркало. Джеку оно показалось маленьким и дешевым, какие дают в ярмарочном павильоне, если собьешь все три деревянные кегли.

– На, паренек, возьми. Прав я или нет – сам взгляни.

Джек взглянул, и у него отвисла челюсть. Увиденное потрясло его, и он подумал, что у него остановилось сердце. Да, лицо принадлежало ему, но выглядел он теперь как обитатель Острова удовольствий в диснеевской версии «Пиноккио», где избыток времени, отданного бильярду и курению сигар, превращал мальчишек в ослов. Его глаза, обычно синие и круглые, выдающие англосаксонское происхождение, стали карими и миндалевидными. Волосы, всклокоченные и падающие на лоб, напоминали гриву. Он поднял руку, чтобы откинуть их, и прикоснулся к коже – в зеркале его пальцы растворились в волосах. Торговец добродушно рассмеялся. Самое удивительное: длинные ослиные уши свисали ниже челюсти. Пока он смотрел в зеркало, одно ухо дернулось.

Внезапно пришла мысль: У меня было такое зеркало!

И тут же за ней последовала другая: У меня было такое зеркало в стране Дневных грез. В обычном мире оно становилось… становилось…

Тогда ему было годика четыре, не больше. В обычном мире (он перестал думать о нем как о реальном мире, сам того не заметив) оно становилось большим стеклянным шариком с розовой сердцевиной. Как-то днем, когда он играл с ним, шарик покатился по бетонной дорожке перед домом и упал в канализационную решетку – пропал навсегда, как он тогда думал, сидя на бордюрном камне и горько плача, закрыв лицо грязными руками. Но не пропал – старая игрушка вернулась, такая же удивительная, какой казалась ему в четыре года. Джек радостно улыбнулся. Изображение изменилось, Джек-Осел превратился в Джека-Кота, лицо стало мудрым и скрытным, но под скрытностью таилось веселье. Карие ослиные глаза уступили место зеленым кошачьим. Серые пушистые ушки стояли торчком, а не висели.