Талисман Шлимана

Она шла. Где путь человеческий? И она шла. И вдруг услышала смех. Спрятавшись за сосной, увидела ожерелье Игруньи в руках у чужеземного воина.

– Уж я не знаю, сколько их было. Но когда я пришел, она была уже мертвой. А жаль. Кожа у нее нежная. Я думаю, она жрица.

– Царь приказал приводить их жриц и принцесс в Кносс, тебе б за нее дали подарок получше ожерелья, что ты сорвал с ее шеи.

– И то. Жаль. Ты знаешь моих солдат. Я хорошо ей зажал рот, чтобы другие не слышали. И затолкал ее в эту странную комнату внизу, в это святилище.

– Они почему-то очень не любят там. У меня тоже была такая.

– Мы не цари. Не все равно где. Нет у нас мягких постелей.

Смех их визжал в ушах.

– Да для нее было б лучше. Все лучше я один. Я хотел ее запрятать, чтобы другие не заметили. Но пока я бегал к кладовым…

– Продай мне это ожерелье. Ты должен мне за то вино.

– Оно стоит дороже.

– Тогда половину.

Когда они разорвали ожерелье, несколько бусин отлетело в сторону за деревья. Она подобрала и сжала в руке бусинку Игруньи. Смех визжал в ушах, бил судорогой по сердцу. Разве можно было увеличить еще страдание? Но эта новая боль проникла в нее. Много позже она познает мудрость, если больно, значит ты жива.

Жрец долго ждал ее в тот день. Она все не возвращалась. Тогда он задумчиво вошел в священную пещеру, и в глубине ее, за камнем, где были спрятаны пифосы и ритоны, взял самый маленький, дивно украшенный сосуд. Наполнил его до половины вином и, прижимая к груди, пошел извилистой тропой к Кноссу. Там, на полпути между священной рощей и дворцом, он нашел ее.

– Ты теперь часто уходишь из гор. Это радостно мне. Но все же должна ты быть осторожней. Я слышал, что ахейским воинам приказано хватать наших принцесс и жриц и приводить к их царю. Ты видела его?

– Да, видела, я узнала его.

– Кто бы мог подумать – тот друг Игруньи, смелый юноша, победитель быка. Он тогда засматривался на тебя. Ты бы была осторожней.

– Я узнала его.

Она повернулась и пошла прочь от дворца. Жрец терпеливо следовал за ней. Дойдя до развилки, от которой начиналась тайная тропа к священной роще, она остановилась и обернулась к жрецу.

– Почему ты так смотришь? Как будто чего-то ждешь от меня?

– Я заметил вчера, как ты подошла к дороге процессий, не побоявшись ахейских воинов. Ты что-то шептала. Я чую знаки земли, моря и солнца. Может быть, ты найдешь путь. Но как, я не знаю.

– Ты прав. Я иногда еще хочу увидеть свой путь и услышать слова на этом пути. Но, жрец, – она протянула ему бусину Игруньи – их швыряли на холодные камни, и те раскалялись от боли. Потом родятся дети, что будет в их крови? Как с этой болью совладать, разрушающей все. О боги, как жить? – Она прижала ладони к вискам. – Я не хочу помнить. Ничего.

Он стоял перед ней, опустив голову, седой старик, его волосы не были переплетены, на них не было светлого убора из перьев, на набедренной повязке не блестело золото. Но в лице его горела мучительная мысль и взгляд его был горьким, но не жалким. Глядя на него, она прошептала:

– Чего хочешь ты от меня? Что я могу?

– Не знаю. На что нам еще надеяться? Наших жрецов не услышали боги, земля разверзлась, ничто не спасло от гибели. Потом чужеземные воины захватили несчастный остров. Не тебе, женщине, изгнать их. Но мне чудится, что мы можешь… не знаю, что? Подожди.

Что нам делать, куда нам идти после гибели мира?

Среди пепла, во тьме… Где путь человеку?

Он смотрел на серую землю, которая теперь редко плодоносила. В жухлой траве увидел слабый цветок и склонился перед ним: «Я раньше приносил жертвы, а кругом благоухали самые яркие лилии и пышные деревья. Где теперь наши боги? Разве они слышат нас. Где нам молиться?»

Она ждала. А он совершил возлияние перед цветком, поставил сосуд рядом с ним и, приложив правую руку ко лбу, стоял, склонив голову.

Потом вдруг взял ее за руку. Лицо его прояснилось.

– Я сейчас понял. Не знаю, что ты должна сделать, но чувствую, как. Ты вспомни.

Она удивленно взглянула на него.

– Что вспомнить?

– Покой. Что-то светлое и покой. И тогда ты поймешь…

– О чем ты говоришь? Взгляни кругом. Есть только смерть, разрушенье. Я не могу… Зачем ты держишь мою руку, жрец, ведающий тайное… – и с упреком, страстно продолжала. – Зачем вы тогда услали меня в Египет, лучше бы я погибла здесь, под обломками.

– Дочь твоя. В той стране сберегли от гибели дитя и тебя.

– Как теперь жить ей? Гнев богов и жестокость людей, страшней, чем божественный гнев. Почему ты смотришь на меня с таким ожиданьем?

– Вспомни. Если ты увидишь покой, ты поймешь и где нам свет, спасенье… – он неожиданно поклонился ей. Она медленно подняла сосуд, вылила оставшееся вино на землю перед цветком, протянула руки во тьму то ли к роще, за которой где-то вдали шумело море, то ли к горам.

– Увы мне, увы мне, зачем ты оставил меня, бог, даривший мне… тайное и свершенье, – и прошептала еще что-то, что жрец не мог расслышать. Он внимательно посмотрел на нее, повернулся и тихо ушел.

Она же повторяла про себя:

– О боги, жрец, я не могу вспомнить… Наши боги не спасли нас. Кто нам поможет?