Талисман Шлимана

Что она чувствовала, глядя на тот дворец, где он резвился с наложницами? Боль унижения и странное чувство красоты. От того, что она сама пришла и он больше не позвал ее… Гелии теперь были открыты все двери, как будто он что-то приказал своим воинам, а потом забыл о ней. Встречи их были редкими. Однажды она шла по саду у дворца, удивляясь, что хотя все здесь ей уже чужое, кто-то все же посадил лилии. И вдруг увидела его, идущего, наверное, из покоя веселья от наложниц. Тогда Гелия поняла, что хотела его встретить. Заметив ее, царь направился к ней. Он был весел, в руке держал чашу. Указал ей на скамью. Она ждала со странным чувством, что он позовет ее в покой наслажденья. Даже не наложница, не подруга, конечно, не царица – кто она, бывшая принцесса? Но здесь, у яркого цветущего куста он вдруг стал говорить нечто неожиданное:

– Девы пели в горах, собирая цветы, – их светлые песни он читал хорошо и напевно, как не смогли бы и их жрицы. Поманив ее за собой и продолжая говорить их гимны, он вошел в тронный зал, и она увидела грифонов, заискрившихся новыми красками, а потом, в соседнем покое – их чудные фрески, вновь восстановленные на стенах, и рядом новые, ничуть не хуже. Купец был прав. Это было так непохоже на те простые росписи, что она привыкла видеть в домах воинов-ахейцев. Он продолжал нараспев повторять их песни, иногда только спрашивая ее: «А это ты знаешь?» Перед дверью раздалось бряцанье меча.

– Господин, тебя ждут. Это очень срочно.

Оборвав речь на полуслове, он вышел. Она подождала его, потом тихо вернулась в сад. Вновь он ее не позвал.

Кто она здесь? Минутная прихоть царя? Зачем она приходила? Гелия вспомнила вновь появившиеся фрески на стенах и неожиданно в его устах проскользнувшее «моя хорошая», мудрую улыбку жреца и его слова о ее пути. И свое униженье

Вспомнила, как она когда-то гордо поднималась на пирамиду Джосера.

И тихо пошла по ступеням процессий и стала туда, где виднелась священная гора Гюхта.

И вновь вспомнила то, что было тогда, в Египте…

– Вы были добры ко мне пески пустыни и ты, египтянин.

Мне кажется, и ты улыбаешься мне, – и она поклонилась сфинксу.

– Ты хочешь сказать, тебе открылась тайна его губ? Ты понимаешь его улыбку?

– Я приплыла далеко из-за моря и снова вернусь на Кеифиу. Наверное, потому здесь, в Египте, я странное вижу.

– И потому то, что ты видишь, может быть верно. Мне не остановить тебя, ты уедешь. Но я об ином. В сердце есть желание яда, сладкого яда, что под языком твоим таится.

Чтоб не забыть его вечно.

Я хочу разгадать тайну твоих губ, тайну великого соединения – чтобы в ней остались и солоноватый привкус моря, и горьковатая боль разлуки. Кому открыта она – Великой богине, звездам или простому цветку?

Ты так прекрасна – и все возможно, когда улыбаешься ты… и он… – египтянин дотронулся до каменной лапы сфинкса.

Я буду слышать твой голос в шелесте северного ветра. И звать твое имя хотел бы я вечно. Ты уезжаешь вдаль и любовь моя не утоленна. Ты не захотела гробницы в Египте. Мы были бы нарисованы на чудных фресках и мы бы соединились вечно.

– Любовь и красота сохранятся не только на стенах гробниц. Верь мне. Соединиться сквозь бездну.

Она приложила руку ко лбу, потом встала на колени и дотронулась до могучей лапы сфинкса, а другой взяла за руку египтянина.

– Разреши мне звать тебя, если случится такая минута. Ты хочешь помнить мое имя… египтянин, пусть камни твоей страны и боги, позволят и мне позвать… и мой слабый голос соединится и с их таинственной силой. – Камень сфинкса был теплым, а рука египтянина горячей.

А сейчас она прижалась лбом к колонне у ступеней дороги процессий и прошептала:

Мне было тепло в твоих руках, милый,

Предлагал ты мне добрый дом и светлый.

В нем можно было б уберечься от великой боли,

Но мой путь был иным.

Я уехала от любви и бессмертия,

Но ты обещал обо мне помнить

В жизни и вечно.

И вот я зову тебя. Я оставила там свое имя.

Твои камни теплы, о страна у Нила,

а у нас остались только песни.

Помоги мне, соедини свой голос с моим,

пусть услышат.

Почему живем – ведают боги,

Почему поем…

За Тавридой, краем неистовых тавров, Кто-то о нас вспомнит.

Звук арфы в гробнице царицы Шубад,

этот звук тревожит мой сон,

как звон камня, положенного в основание

пирамиды Джосера.

Повторил я странные строки, думая о том, что надо будет успеть побывать и у пирамиды Джосера.

Здесь и камни кажутся теплыми.

За окном автобуса – песчаные дюны и красновато-розовые скалы, в окно дует горячий сухой ветер с особыми дурманящими запахами.

В Москве дожди, мокрые травы и деревья… Я смотрел, как около шоссе остановился верблюд и на нем бедуин в платке. Здесь почти не бывает дождя. Это такое необычное чувство —

выпить бутылку вина на берегу Нила (кстати, проблема еще и достать ее здесь). Дождь и песок – это странным образом соединяется в моей голове, и такое сочетание мне нравится. Разнообразие мира кажется мне сейчас огромным подарком XX века. (Ведь в древности сколько же времени надо было добираться от Скифии до Нила). И не зря в древнерусских памятниках рай всегда описывается как разнообразие.