Talk to me (Поговори со мной) (СИ)

«Ванечка!» – мелькнуло в голове у девушки, но мальчик еще отчаянно цеплялся за ее руку, иначе она бы уже прыгнула в огонь.

Трансгрессировать… Но куда там! Во-первых, лицензию выдавали только после восемнадцати. Во-вторых, леший бы с ней, с лицензией, но Ева до ужаса боялась трансгрессировать и старалась оттянуть момент обучения, а то и вообще подумывала забить на это дело, поэтому путь из дома был только ногами. Желательно, не вперед. Внезапно в комнате появился Наставник.

– Ева! – он схватил девушку за руку и сразу трансгрессировал на улицу, утягивая за собой и Егора.

Горячее пламя пожирало маленький домик метр за метром. Еву вырвало, как только она коснулась ногами холодного асфальта.

– Ванечка… – глухо прошептала она, отплевавшись, а потом надрывно заорала, пытаясь вырваться из кольца мужских рук, крепко держащих ее: – Ванечка!

На секунду в окне промелькнуло любимое лицо, искаженное маской страха.

– Ванечка!!! – срывая голос, девушка дернулась в еще одной тщетной попытке вырваться.

– Ваня! – плача, закричал мальчик, не отпуская ее.

– Нельзя, – Осмомысл Веславович одной рукой удерживал девушку, а другой – ребенка. – Ева, там слишком опасно!

Еще одна вспышка, и новый взрыв оглушил всех троих.

– Вытащите его! Сейчас же! – заплакала девушка, вцепившись в руку Наставника.

– Уже поздно… – профессор зельеваренья в ужасе смотрел на обвалившуюся крышу.

– Почему он сам не трансгрессировал? – задает Драко вопрос, который мучил меня не один месяц.

– Не знаю. Может, палочку выбили из рук, может… Я плохо помню следующие три дня… Будто и не было ничего… Очнулась только во время похорон. В могилу пустой гроб опускали, Ваню так и не нашли, там все сгорело… Наставник сказал… сказал, что, наверное, его… разорвало взрывом… Егорка… не понимаю, за что это ему… – слезы текут по щекам, а я сжимаю руку Драко, переплетая пальцы. – Потерял родителей в восемь, потом еще брата через два года… Почему? Почему так бывает? – утыкаюсь лицом в плечо моего бедного, загнанного в угол сероглазого Принца.

– Жизнь – дерьмовая шутка, – тихо говорит он, гладя меня по затылку, и целует в лоб.

Черная по краю татуировка зловеще смотрит на меня с левого предплечья Драко. Змея, вылезающая изо рта черепа. Страшная вещь, хоть я и видела ее уже не раз. Нет, не просто страшная. Ужасающая и гадкая. По взгляду Драко на нее мне становится понятно, что она ему так же отвратительна. Неосознанно я веду пальцами по змее.

– Хочешь знать, как она у меня появилась?

Вздрагиваю от его голоса и бледнею. Я хочу. Хочу знать все о нем, плохое, хорошее, хочу, чтобы он доверял мне. Как это возможно – знать, что человек та еще скотина, видеть в нем каждый маленький недостаток, но относиться к этому совершенно спокойно?

– Так хочешь?

– А ты хочешь рассказать?

– Я хочу, чтобы ты знала.

Совсем другой поворот событий. Не мне сомневаться в том, как нелегко оголять старые шрамы, я сама едва смогла облечь жуткую картину трехлетней давности в хоть сколько-нибудь внятные слова. Он не может рассказать, не хочет снова переживать это один. Но если Драко не хочет говорить, то можно…

– … показать, – срывается с губ остаток мысли. – У меня есть Омут Памяти.

Драко кивает головой, и я кидаюсь к шкафу, где стоит каменная чаша и лежат пустые флаконы для воспоминаний. Всего только два чистых. Остальные (с пару десятков) заполнены жемчужной не то жидкостью, не то газом моих воспоминаний о разговорах с ним. Впрочем, зачем нам «пересадочный пункт» в виде прозрачных склянок? Я пододвигаю кофейный столик и водружаю на него каменную чашу. Мой Принц касается палочкой виска, вытягивает из него длинную серебристо-белую нить и опускает ее в Омут Памяти. Он сверлит глазами чашу, и мне видно, как напрягаются мышцы под бледной кожей.

– Готов? – сжимаю его ладонь, чтобы он знал, что кто-то есть рядом.

Он ничего не отвечает, даже не кивает головой, просто опускает лицо в прохладную бело-прозрачную массу и тянет меня за собой…

Мы падаем в темноту. Слишком долго, я не сразу осознаю, что ноги уже коснулись твердой поверхности: вокруг все равно слишком мрачно и критически не хватает света. Только основательно проморгавшись и привыкнув к полумраку, я могу рассмотреть комнату. Великий Перун! Со смесью ужаса и восхищения мне удается узнать вчерашний зал для приемов. Пламя, единственный источник света, какое-то совсем холодное, чужое. Дорогие портьеры задернуты, как, впрочем, и в вечер приема, но узкая полоска света все же пролегает по полу. Зеркала, от которых комната казалась огромной, заключены в золоченые рамы, но запылены так, что в них не разглядеть вообще ничего. Зал заполнен людьми: некоторые из них грязные и бледные, другие, напротив, холеные, в вычищенных до блеска ботинках, с играющим на щеках румянцем, но на лицах всех одно и то же выражение – ожидание.