Талтос

Я просто не в силах был смотреть на все это. Разве это милосердие? Разве это любовь? Но было уже более чем понятно, что для врагов Христа правосудие может быть настолько тяжким, насколько то решит Бог.

Но был ли это действительно замысел Божий?

Неужели мой народ обречен на уничтожение, а его остатки превращены в жертвенных животных? Я умолял монахов с Айоны развеять все страхи.

«Мы вовсе не магическое священство! – взывал я. – Ведь эти люди уже готовы объявить, что мы обладаем волшебной силой!»

К моему крайнему ужасу, монахи ответили, что такова воля Божия.

«Разве ты не видишь, Эшлер, – сказал мне Ниниан, – именно ради вот этого особого служения Господь сохранил твой народ?»

Все, что я рисовал в своем воображении, оказалось пустым. Талтосы не были спасены, они не нашли способа жить на земле в мире с человеческим родом.

Церковь начала приобретать славу, христианская коммуна невероятно разрослась. А я боялся капризов тех, кто боготворил нас.

Наконец я стал ежедневно запираться на час или два, и в это время никто не мог ко мне обратиться. В уединении своей кельи я начал трудиться над большой иллюстрированной книгой, используя навыки, переданные мне учителем с Айоны.

Она должна была быть написана в стиле четырех Евангелий, с золотыми буквами на каждой странице, с миниатюрами. Но это была история моего народа.

Моя книга.

Это была та самая книга, которую Стюарт Гордон нашел в подвалах Таламаски.

Я писал каждое слово для отца Колумбы, вкладывая весь свой поэтический дар в стихи, песни и молитвы, когда описывал утраченную землю, наши блуждания по южной равнине, строительство великого Стоунхенджа. Я на латыни рассказывал все, что знал о нашей борьбе в мире людей и о том, как мы страдали и учились выживать и как наконец мое племя и клан превратились в пятерых священников в море человеческих существ, почитаемых за силы, которыми мы не обладали, в беглецов без имени, народа или собственного бога, пытавшихся вымолить спасение у бога людей, которые нас боялись.

«Прочти эти мои слова, отец, – писал я. – Ты, который не захотел прислушаться, когда я пытался все рассказать. Взгляни теперь на записанное языком Иеремии, Августина, папы Григория. И знай, что я говорю правду и действительно жажду войти в Церковь Господню, к которой принадлежу. А как иначе могу я попасть в Царствие Небесное?»

Наконец моя работа была завершена.

Я откинулся назад, глядя на переплет, который сам украсил драгоценными камнями, на корешок, изготовленный мною из шелка, и на буквы, написанные моей рукой.

Я сразу же послал за отцом Нинианом, положил перед ним книгу и сидел очень тихо, пока Ниниан изучал мой труд.

Я был горд тем, что сделал, уверен в тот момент, что теперь наша история обретет свое место в обширной библиотеке церковных доктрин и общей истории!

«Что бы потом ни случилось, – думал я, – я открыл правду. Рассказал обо всем, что было и за что предпочла умереть Жанет».

Ничто не могло подготовить меня к тому, что я увидел на лице Ниниана, когда он закрыл книгу.

Он долго молчал, а потом начал хохотать: «Эшлер, ты что, сошел с ума? Ты действительно думаешь, что я отвезу это отцу Колумбе?»

Я был ошеломлен. И сдавленным голосом произнес: «Я вложил в это все свои силы».

«Эшлер, – усмехнулся Ниниан, – это самая красивая книга, какую только я держал в руках. Иллюстрации безупречны, текст написан на идеальной латыни, насыщен трогательными образами. Невозможно представить, чтобы какой-то человек мог создать такое меньше чем за три-четыре года в тишине библиотек на Айоне. А представить, что ты сделал это здесь, всего за год… Да это настоящее чудо!»

«Но?..»

«Но содержание, Эшлер! Это же богохульство! На священной латыни и в стиле алтарной книги ты написал безумные языческие стихи и сказки, полные похоти и уродства! Эшлер, такая форма приемлема для священных Евангелий и Псалтырей! Что могло подтолкнуть тебя к написанию столь бесстыдных и магических историй именно в таком стиле?»

«Это для того, чтобы отец Колумба мог увидеть все эти слова и понять, что это чистая правда!» – заявил я.

Но я уже понял, к чему он клонит. Мои оправдания ничего не значили.

Видя, что я раздавлен, Ниниан откинулся на спинку стула и, сложив руки на груди, посмотрел на меня.

«С того самого дня, как я вошел в твой дом, – заговорил он, – я видел твою простоту и порядочность. Только ты мог совершить такую глупую ошибку. Оставь это! Забудь всю свою историю раз и навсегда! Примени свой необычайный талант там, где он принесет истинную пользу!»

Целый день и целую ночь я думал об этом.

Тщательно завернув книгу, я снова принес ее Ниниану.