Талтос

Но кому? Не слишком ли самонадеянно отсылать ее прямиком не рожденному еще ребенку? Нет, она должна быть послана Роуан Мэйфейр, ведь так? Конечно ей. И что-то отправить Майклу. Такое же памятное, такое же драгоценное на свой лад, нечто весьма тщательно вырезанное из дерева… Одну из очень старых игрушек, рыцаря на коне, да, оба деревянные, с подлинной краской, сохранившейся на них…

Нет, это неправильный подарок, не для Майкла. Но есть нечто драгоценное, нечто такое же изысканное, как Бру, и нечто такое, что он хотел бы передать в руки Майкла.

Эш встал из-за стола, жестом велев Лесли сидеть на месте, прошел через большую гостиную и дальше по коридору к своей спальне.

Он держал это под кроватью, что служило для Реммика сигналом, означавшим: это нечто драгоценное и никто из слуг не должен этого касаться. Эш опустился на колени, нащупал это и вытащил. Свет ярко вспыхнул на прекрасном переплете, украшенном драгоценными камнями.

И сразу вспомнилось давно ушедшее: боль, унижение, смех Ниниана, его слова об ужасном богохульстве, совершенном им, когда он изложил историю своего народа священным языком.

Долгое время Эш сидел, скрестив ноги, прислонившись плечами к кровати. И держал в руках книгу. Да, это для Майкла. Для Майкла, мальчика, любившего книги. Майкл будет ее хранить. К тому же это было нечто вроде дара и самой Роуан тоже. Она поймет.

Эш вернулся в свой личный кабинет, держа в руках книгу, завернутую в белое полотенце.

– Вот, это книга для Майкла Кэрри, а Бру – для Роуан Мэйфейр.

– Та самая Бру, сэр, ваша принцесса?

– Да. Именно она. Упаковка чрезвычайно важна. Я хочу, чтобы ты сама отнесла все вниз. Даже думать нельзя о том, чтобы Бру разбилась. Или чтобы подарки потерялись. А теперь перейдем к другим вещам. Отправь кого-нибудь за едой, если проголодалась. У меня тут записано, что наша Прима-балерина распродана по всему миру. Скажи, что это неправда.

– Это правда.

– Записывай. Это первый из семи факсов касательно Примы-балерины…

Они принялись за работу, а когда Эш наконец бросил взгляд на часы, было уже далеко за полночь. Время как будто спрессовалось. Снег продолжал падать. Лицо малышки Лесли стало белым как бумага. Эш и сам устал достаточно, чтобы заснуть.

Он упал на большую мягкую постель, смутно осознавая, что юная Лесли все еще рядом и задает вопросы, которых он уже не слышит. Надо продлить ее контракт…

– Спокойной ночи, милая, – пробормотал он.

Реммик слегка приоткрыл окно, ровно так, как ему было велено делать, и ветер сразу громко загудел, завыл, и другие звуки проникли сквозь узкую щель, поднимаясь с улиц между темными мрачными зданиями. Порыв ледяного воздуха коснулся щеки Эша, сделав теплое укрытие одеял еще более уютным.

«Только не мечтай о ведьмах. Только не думай об их рыжих волосах; не думай о Роуан в твоих объятиях… Не думай о Майкле с книгой в руках, держащем ее так осторожно, как никто и никогда, кроме того злобного типа, что предал Лайтнера. Не думай о том, как вы втроем сидите у их очага; не возвращайся в долину, только не теперь, не завтра и никогда. Не броди в каменных кругах, не навещай пещеры; не поддавайся искушению смертных красавиц, которые могут умереть от твоего прикосновения… Не призывай их, не моли, чтобы найти в ответ холодность, отстраненность, уклончивость…»

К тому времени, когда дверь за Реммиком закрылась, Эш уже дремал.

Бру. Улица в Париже. Женщина в той лавке. Кукла в своей коробке: большие картонные глаза, смотрящие на него снизу вверх. Внезапная мысль, осенившая его под уличным фонарем: настал такой момент в истории, когда деньги способны сотворить любые чудеса, огромные деньги даже одного-единственного их обладателя способны породить огромный духовный отклик у тысяч… В сфере массового производства владение богатством может быть чрезвычайно творческим делом.

В магазине на Пятой авеню, всего в нескольких шагах от его собственной двери, он остановился, чтобы взглянуть на Келлскую книгу – безупречную копию, которой теперь мог обладать любой, и пролистал ее, насладившись этим драгоценным томом, который с таким трудом создавался на Айоне.

«Человеку, любящему книги» – вот что он должен написать на карточке для Майкла. Он увидел Майкла, улыбавшегося ему, засунув руки в карманы, точно так же как это делал Сэмюэль. Майкла, спавшего на полу, и стоявшего над ним Сэмюэля, пьяно говорившего: «Ну почему Бог не создал меня вот таким?» Это было произнесено слишком грустно, чтобы засмеяться. А те странные слова Майкла, когда они стояли на Вашингтон-сквер и все ужасно замерзли и удивлялись, зачем вообще люди остаются на улице под снегопадом. «Я всегда верил в норму, – сказал Майкл. – И считал, что быть бедным ненормально. Я думал, что, если ты можешь выбирать то, что тебе хочется, это нормально». Снег, уличное движение, ночные бродяги в деревне, глаза Майкла, когда он смотрел на Роуан… И она – отстраненная, тихая, и для нее куда труднее найти слова, чем для него.