Там чудеса

– Погоди! – спохватилась Фира, и Руслан остановился.

Спина прямая, одна рука створку хлипкую стискивает, другая – рукоять меча.

– Я понимаю, что неловко тебе с Ратмиром странствовать. Если… если бередит он сердце твое ревностью, утром можем разойтись.

– Ах, так?! – Руслан обернулся так резко, что чуть дверь с корнем не выдрал. – Решила с ним отправиться?!

– Что? – Фира отпрянула. – Нет! С тобой, конечно. А он пусть… сам Людмилу ищет, вдруг да получится. Верно, не остыли еще его чувства…

Хотя с чего тогда степняк к ней самой целоваться лез, оставалось неясным, но ведь в такой путь не пускаются забавы ради.

– Чувства… – Руслан улыбнулся криво и головой покачал. – Много их таких, с чувствами, вьется вокруг. Но если им что и нужно, то не сама Людмила. Ни один ее не любит. Ни один не знает!

Стоило промолчать. Опустить взгляд, отвернуться, вновь отправить его восвояси – ведь ушел же почти, зачем только остановила? Но Фира не удержалась.

– А ты… знаешь? – спросила тихо.

«А ты… любишь?» – добавила про себя.

В ответ же услышала только скрип своей двери и хлопок соседней – Руслан решил прикорнуть прямо за стенкой.

* * *

Глаза саднило и царапало, будто под веки кто-то от души насыпал острого песка. Фира с трудом их разлепила через боль и снова зажмурилась, еще и руку перед собой выставив, ослепленная бьющим со всех краев светом.

Не может быть, она же едва прилегла!

С перины ее как ветром сдуло. Все еще не в силах как следует оглядеться, Фира нащупала путевик и, спотыкаясь, устремилась к зыбким очертаниям двери, которые еле различала сквозь прищур и набежавшие слезы.

– Руслан? – позвала сипло, выбравшись в сень. – Рассвело давно!

Ответа не услышала и, стукнув пару раз костяшками по косяку, толкнула соседнюю дверь. Тогда-то глаза сами собой распахнулись, презрев жжение и боль, ибо рассвета за крошечным оконцем Руслановой ложницы не было и в помине. Впрочем, как и самого Руслана поблизости.

А вот что было…

Белый шелк, чистый, свежий, укрывавший постель и с потолка свисавший лентами невесомыми, да рассыпанные повсюду розовые лепестки. И запах, резкий, сильный, в котором горечь полыни со сладостью яблок переплеталась.

А еще светлячки.

Тысячи тысяч светлячков, так густо усеявших стены, что казалось, будто вся комната сияет подобно солнцу.

Фира отшатнулась, попятилась прочь из хороминки, чуть не упала и, упершись посохом в пол, огляделась. Светлячки были повсюду: копошились в углах, резвились в воздухе, плясали над головою, диковинным узором всю сень оплетали до самой лестницы. И дальше. Ниже.

Осторожно, дабы ненароком никого не раздавить и не сбить на лету, Фира пошла за их потоком, за их мерцанием. По ступеням – блестящим, новехоньким, супротив вчерашних, до дыр прогнивших, – мимо второго жилья да прямиком к нижней горнице, которую впотьмах толком-то и не разглядела. А поглядеть было на что.

Богат оказался терем, в парчу и золото одет, каменьями усыпан. Словно и не терем, а сундук с приданым девичьим, что мамки и няньки летами накапливали. И резьба на балясинах имелась затейливая, и зверье – не живое, из хрусталя да стекла сотканное – вдоль стен красовалось и ловило гранеными лапами отблески светлячков; и цветы повсюду росли, вот эти уже живые, раскидистые, с листьями-лопухами и бутонами разноцветными.

Фира такой красоты и таких излишеств сроду не видывала и, пожалуй, отважилась бы что-нибудь потрогать и рассмотреть поближе, если бы в этот миг не уловила гудьбу.

Тонкий струнный перезвон, ощутимый скорее кожей и нутром, чем ухом.

Шаг, второй – и вот уже слышен голос:

– Счастье пряду… милого жду…

Непонятно только откуда. Отовсюду сразу?

Казалось, и звери хрустальные поют, и цветы пахучие, и занавеси шелковые, и терем дрожит, отзывается, словно теперь он уже не терем, не сундук, а гусельное крыло, и Фира внутри болтается, что перо ворона, спрятанное в ее собственных гуслях.

Песня звучала все громче, все ярче, но слова размывались, теряли буквы и обращались невнятным, пусть и по-прежнему прекрасным мычанием. Фира какое-то время еще пыталась их разобрать, но затем поняла, что чем больше вслушивается, тем туманнее становятся мысли, а это грозило бедой не только ей, но и…

Руслан!

Она встряхнулась, проморгалась, и светлячковое сияние чуть отступило, померкло, а гудьба хоть не утихла вовсе, но бусинами вокруг рассыпалась, с воздухом переплелась и застыла в затылке ровным, едва уловимым звуком.

Идти было тяжело. Куда ни повернись, всюду пред Фирой представала все та же дурманящая комната, все те же стекляшки и блестяшки, все те же ткани и камни, все те же девицы простоволосые в белых рубахах…

То есть нет, девиц прежде не было. Или заметны они стали только теперь?

Фира почти обрадовалась живым людям, почти вздохнула с облегчением, почти бросилась к ним, а потом разглядела, что они не просто кругами ходят, не просто ногами машут и бесконечно длинными рукавами пол метут, а вьются подле двух полуобнаженных мужей. Трутся, ластятся, выгибаются и мурчат что кошки.