Там чудеса

– Да! – воскликнул Черномор почти удивленно, словно не ожидал понимания, но тут же добавил куда спокойнее: – Впрочем, время все расставило по местам. Я здесь и полон сил, а он лишен всего, кроме головы, и обречен вечность наблюдать, как гниет и разлагается его любимый мирок.

– Боги справедливы, – неуверенно пробормотала Людмила, и он усмехнулся:

– Ну да, боги.

То был важный разговор, сокровенный. Хоть так и осталось неясным, что стряслось между братьями, да и после Черномор к прошлому уже не обращался, все ж именно в этот миг Людмила будто узрела его настоящего. Раненного тем, кто должен был оберегать.

Не потому ли драгоценности его – девы прелестные со всех концов света – ныне томились взаперти, сокрытые от грязи и жестокости Яви? Не спасал ли он их, сам себе в том не признаваясь?

Людмила много размышляла о его выборе и порой выдумывала наложницам суровых отцов, коварных мачех и нелюбых женихов, а потом вспоминала о себе и встряхивалась. Разве ж ей самой довелось со злом столкнуться? Разве не была ее жизнь светла и беззаботна? Разве грозило ей что-то ужасное или смертельное, кроме… скуки?

Вот в нее в последние дни верилось все сильнее, и после каждой беседы с Черномором, после каждой прогулки, после новых неведомых уголков Нави, наполненных ароматами чар и свежескошенной травы, лунным светом и березовым соком, облаками и бабочками, утренней росой и звездной пылью, образ Руслана мерк и размывался. А может, становился как раз таким, каким и был всегда, пока Людмила сама его яркими цветами не раскрасила.

«Мальчишку своего выбрала чужим умом, не разглядев, что он-то как раз твой огонь своей унылой водой затушит».

Слова, прежде вызывавшие возмущение, теперь все чаще всплывали в голове и откликались в сердце… почти согласием.

Людмила отнюдь не радовалась похищению, но часто воображала, где была бы теперь, кабы не вороново перо да дым колдовской, и как смотрела бы вокруг, если б не узрела в вещих чарах грядущее. Пожалуй, увез бы ее Руслан к южным берегам и сам бы не узнал, что не их то дорога. Не их судьба. Не их счастье. Возможно, они бы до седых волос смотрели друг на друга с нежностью и не горевали об упущенном, но поскольку все уже переменилось… разве так уж плохо в краю волшебном задержаться? Тем паче той, что всю жизнь в тереме проторчала!

Так что Людмила искала выход, конечно, искала, но и чувства, искрившиеся в груди, на кончиках пальцев и на языке, давить не собиралась. Она жаждала большего: чтоб сбивалось дыхание и горела кровь, чтоб каждый новый день как новый мир и чтобы без оглядки на других, которым все равно не угодишь, как ни старайся.

Словом, очутившись в плену, Людмила упивалась свободой. Пока не поняла, что морок этот пострашнее истинной темницы.

* * *

Все началось и закончилось на дне морском, скрывавшемся за лазоревой дверью с белыми полосками.

Стоило Черномору ее открыть, и вода, густая, темная, заколыхалась в проеме, который заполняла до краев, запузырилась, позвала. Людмила не сразу поняла, куда шагает, а когда опомнилась – море уже было повсюду. То ли давило со всех краев, то ли ласкало, то ли обнять силилось.

Людмила ахнула невольно, но ничего не услышала, и не хлынула вода ни в рот приоткрытый, ни в нос, не полилась в нутро, не оборвала дыхание.

«Мы – дым, – раздался в голове голос Черномора. – Мы – пыль».

Губы его оставались сомкнуты и кривились слегка в полуулыбке, глаза мерцали алым, а борода, что зверь прирученный, шныряла вокруг, оплетала их тела, сближая, и снова распрямлялась да резвилась, принимая форму всякого, кто проплывал поблизости. То стайкой рыбок приплясывала, то изгибалась коньком, то распадалась на части и важно колыхалась в воде, будто щупальца осьминога.

Людмила подалась вперед, и шаг ее оказался плавным, но быстрым – не мешала толща морская идти, подбадривала. Только сарафан дурил, к коленям поднимался, и волосы, нынче не собранные в косу, все норовили вверх да в стороны расползтись и переплестись с игривой бородой Черномора.

Людмила попробовала было с ними бороться, но оставила затею и потянулась к деревцу диковинному, которое бросилось в глаза первым делом. Не то каменное, не то хрустальное, светлое и прозрачное, а может, и не деревце вовсе, а нечто такое, для чего в речи людской еще имен не придумано. Оно рвалось ввысь из песка, растопырив бугристые ветви, и слегка покачивалось, когда мимо проплывала очередная рыба. И коснуться его хотелось до зуда в ладонях, но Людмила поостереглась.

«Правильно, – одобрил Черномор. – Ужалит».

Он так и шел рядом, медленно, степенно, будто посуху прогуливался, пока Людмила металась туда-сюда, пытаясь рассмотреть все-все-все и ничегошеньки не упустить.