Там чудеса

Но разве ж то не кара за все деяния ее мерзкие? От семьи, от прошлого отреклась, а здесь, в нынешнем да грядущем, никому не нужна оказалась. Вот и швыряется молниями Перун, гонит отступницу прочь со своих земель, как Руслан погнал из своего сердца одним острым взглядом, одним вопросом.

«Приворожила?»

Обрадоваться бы, что возникли мысли у него такие – значит, горит что-то в груди, колется, трепыхается, – но не всё ль равно, коли Фира в сути своей настолько ему противна, что, несмотря на тягу, Руслан в худшее готов поверить?

Вот и осталось только рыданья смехом прикрывать да в тени прятаться. И молчать, чтоб не посыпались изо рта бусины-оправдания, которыми ничего не изменишь.

Пожалуй, Фира могла открыть всё, что стряслось на опушке, в лицах и красках расписать, как скоморох бывалый, но лишь сильнее разбередила бы душу. Раз уж считает Руслан ее ведьмой злобной, способной на волю чужую посягнуть, раз надумал ей сговор с Фарлафом да корысть какую-то, что толку на шею вешаться. Никакие слова эту пропасть меж ними не залатают, никакие подробности.

Верно, оно и к лучшему.

К первым лучам воды небесные иссякли и слезы – тоже. Фира рубаху и портки отжала, волосы закурчавившиеся пригладила и на шелестящий лес уставилась. Замечталась.

Жаль, ковер колдовской вместе с Бураном в Яргород отправился, и вряд ли близ селений водится нечисть – поди, за ночь бы выполз кто-нибудь, кабы водилась, – но ежели уйти подальше, поглубже, ежели снова прореху в Навь отыскать…

Может, хоть там ей найдется место.

В бесконечной неделе. В безудержном счастье. В звенящей пустоте.

В плечо ткнулась лошадиная морда, Фира вздрогнула и обернулась.

– Прости, дружок, – потрепала вороного по губам. – Глупые мысли, знаю. Трусливые. К тому ж есть у меня еще одно дельце неоконченное.

До Кабанчиков она шла пешком, коня под уздцы придерживая. Шла медленно, наблюдая, как солнышко над холмами всходит, да в сиянии его согреваясь. День явно ожидался жаркий, душный после ливня.

И радостный для многих. Для великого князя – так точно.

У самого села поперек дороги раскинулось древо ветвистое, видать, бурей ночной поваленное, и обходить его пришлось вдоль плетеного тына, за коим избы прятались. И откуда тут же показалась седая всклокоченная голова дряхлого деда.

Он покачивался, стоя не то на чурке покатой, не то на лохани перевернутой, цеплялся шишковатыми пальцами за край изгороди и подслеповато щурился на солнце.

– Эй, малец, – окликнул, едва Фира оказалась рядом. – Ты в град верхний аль оттуды ужо?

Она остановилась:

– Туда.

– Так не сбрехал скакун, опять гульба буде?

Под ребрами ёкнуло, и Фира поморщилась.

– Какой скакун?

– Дык с первым лучом под тыном разорался: мол, веселись, честной народ, новый пир да свадебка грядут, а он-де – вестник княжий. – Старик ткнул себя в затянутый бельмом глаз и языком поцокал. – А кто его разберет, вестник али шушь болотная, спросонья-то.

– Ряженным в вестников головы секут, – пробормотала Фира. – Так что, верно, и впрямь…

– А ну слезай оттудова, окаём старый! – вдруг рявкнули со двора, и деда что ветром сдуло.

Затем над тыном всплыла голова помоложе, женская, в платке цветастом, фыркнула и тоже исчезла.

Фира постояла немного, ошалело вслушиваясь в шипящую брань за плетенкой, и поспешила вернуться на дорогу.

Значит, пир да свадебка…

Быстро они.

Садиться на коня не хотелось: слишком коротким будет путь верхом, слишком скорой – возможная встреча. Но тревога нарастала, и мысли о Наине, тихой, покорной Наине, искривлялись что в глади озерной и тьмой подергивались.

Фира не понимала, за что жена наставника на нее обозлилась – а без злобы точно не обошлось, раз помогла она Фарлафу советом, раз загодя зачаровала гусли, раз подглядывала да подслушивала.

И еще был меч.

Волотов дар волшебный, унесенный белым конем в неведомую даль. Не к Наине ли?

Может, и наставник к тому причастен? Может, то и вовсе великого князя указ, не простившего Фире побега, а Руслану – потери княжны?

Думы, одна другой тягостнее, переполняли голову, в висках стучали бубнами, бередили сердце. И вот бы им пораньше появиться, не потерялась бы тогда целая ночь, не потратилась бы на жалость к себе и никому не нужные слезы.

Фира в седло забралась, бока вороные пятками тронула и рысью к городу на холме устремилась. Но не ждала она, что за пару часов пути пред вратами посадскими уже такая толпа соберется.

Всё ж быстры гонцы Владимира. И, видать, еще до рассвета во все концы разлетелись о возвращении Руслана и Людмилы возвестить. Вот и стекался народ спозаранку – солнцу до полудня еще ползти и ползти, – чтоб товары свои первее на торжище раскидать, медом княжеским дармовым угоститься, а то и в детинец пробиться да на княжну спасенную поглазеть.

Посад гудел – издалека слышались стук топоров и окрики мастеров да подмастерий. И очередь гудела, бурлила что пчелиный улей, переругивалась. Поскрипывая, подкатывали во конец ее телеги груженые; купцы побогаче пыжились вперед пробиться, распихивая люд локтями и палками, но вряд ли кому удалось.

Народ, до зрелищ жадный, обойти себя ни за что не позволит.