Там, где бьется сердце. Записки детского кардиохирурга

Хитенду уже уехал в Италию. Я нашел дежурного анестезиолога Кристофа, он беседовал с операционной сестрой Вальтрауд и Барбарой, одной из наших ассистентов. Я прервал их:

— Кристоф, сколько тебе нужно времени, чтобы ввести ему анестезию?

— Около часа.

— Со своей стороны я должен подготовить сердце к операции. Это будет долго, настолько оно опутано приращениями, и еще мне нужно будет восстановить много сосудов. Подготовительная работа тоже займет не меньше часа, а то и полтора.

— Хитенду понадобится больше трех часов на обратный путь. Подождем его звонка, чтобы начать давать наркоз.

Мы привыкли брать трансплантаты на расстоянии, когда наши действия координируются по телефону и должны быть синхронны, чтобы свести к минимуму время, в течение которого новое сердце будет в неблагоприятных условиях. С того момента, когда его заберут, и до тех пор, пока кровь реципиента снова не потечет по его коронарным артериям и мышцам, асфиксия будет полной, оно будет совершенно лишено кислорода. Как при задержке дыхания. Его клетки обратятся к энергетическим резервам, чтобы обеспечить базовый метаболизм и сохранить себе жизнь. Когда они будут исчерпаны, клетки не смогут поддерживать свою структурную целостность и умрут. К вопросу о том, насколько ключевую роль в этой гонке на выживание играет время.

Пусть мы все уже наготове, Михаэля пока не везли в операционную. «Освобождающий» сигнал, окончательно запускающий процесс, всегда исходит от того, кто забирает орган, и сегодня это Хитенду, который должен своими глазами его увидеть и подержать в руках. Убедиться, что оно сильное.

Я вернулся в свой кабинет и лег на банкетку поспать еще немного. Прошел час.

— Сердце хорошее!

За тысячу километров от этого звонка огромный «океанский лайнер» — процесс трансплантации сердца ребенку — пустился в путь.

Аккуратно введен наркоз. Михаэль спал.

Теперь моя очередь.

Я надел шапочку, затянул маску, поправил очки на переносице и налобную лампу, настало время церемониала дезинфекции рук и предплечий. Вальтрауд, которая уже заканчивала подготовку инструментов, помогла мне надеть стерильные халат и перчатки.

Из разреза, сделанного скальпелем, выступила темно-синяя кровь, так мало было в ней кислорода. Подкожная ткань — слой жира — такая тонкая, что сразу показалась грудина. У этого ребенка и правда только кожа да кости. Он достиг стадии сердечной кахексии. Пищеварение требует хорошего кровообращения, а когда оно едва работает, то усвоение пищи происходит в малых количествах. «Когда сердце больно гриппом…»

Грудина рассечена в длину… в четвертый раз. Края аккуратно разведены в стороны. Большая бесформенная масса выполняла какие-то нечеткие движения, едва заметные. Ее нужно было освободить от спаек и четко выделить его основную структуру. Концы ножниц проникли между плоскостями расслоения сердца и сосудов, освобождая их от старых рубцов. Теперь можно продвигаться в глубину. Мы осторожно отодвинули объемное образование. Как будто обидевшись, оно немедленно ответило целой серией сокращений. Это признак чувствительности и чрезмерной возбудимости. От такого нарушенного ритма кровяное давление рухнуло. Кристоф поднял его инъекцией адреналина. Он наклонился к нам:

— Мне все труднее и труднее его удерживать.

— Вижу. Сердце действительно на пределе. Но я хотел бы еще немного продвинуться, прежде чем подключать аппарат. Рассечение так кровоточит, что мне хотелось бы как можно дольше не применять гепарин[51], чтобы организм по возможности сам коагулировал кровь на поверхности рассечений.