Там, где бьется сердце. Записки детского кардиохирурга

Я продолжал рассечение на небольшом расстоянии от этих чувствительных желудочков вдоль сосудов. Привычная анатомия с трудом возникала из массы рубцов подобно бюсту, возникающему из глыбы мрамора под резцом скульптора. Я снова приблизился к самому сердцу. Сначала оно дало себя задобрить, а затем снова принялось беспорядочно сокращаться. Давление упало так низко, что в какой-то момент я думал, что придется начать массаж, чтобы поднять давление. Еще один укол адреналина. Понемногу оно восстановилось. Я догадался о тревожных мыслях Кристофа и опередил его вопрос:

— Такие упражнения становятся слишком опасными. Введи ему гепарин, и будем переходить на аппарат.

Когда кровь стала более жидкой, мы ввели канюли и подключили их к аппарату искусственного кровообращения. Запуск. С этого момента кровообращение Михаэля зависело от аппарата, а не от слабого сердца, готового остановиться.

— Ну и где он там, перевозчик наш? Кто-нибудь знает?

— Нет, он выехал из той больницы больше трех часов назад, но с тех пор от него нет известий.

Постепенно я обнаружил, что дальше идти нельзя, так как гигантское сердце занимало слишком много места. У меня не было другого выхода, кроме как удалить его.

Были времена, когда это действие — высшая степень точки невозврата — выполнялось только тогда, когда трансплантат уже находился в операционной. Такая предосторожность была продиктована страхом экстренного случая — вдруг спасительное сердце не успеют доставить. Сейчас это правило соблюдается не всегда, особенно когда нужно такое сложное иссечение, как сегодня, просто чтобы не затягивать время асфиксии нового сердца. В идеале к его прибытию все должно быть готово для пересадки. Я поставил зажим на аорту. И прежде, чем отсечь ее, провозгласил:

— Alea jacta est[52]! Теперь только полагаться на милость Божию.

Входящие и исходящие сосуды отделены. Затем левое предсердие, куда входят легочные вены. Освободив таким образом сердечную полость, я взял в руки эту аморфную массу и извлек ее из грудной клетки. Я еще чувствовал слабые сокращения. Они выглядели немного патетическими, потому что они — самые последние. Последние содрогания агонизирующего органа. Я положил его в кюветку. Господи, какое оно огромное! Оно величиной с грейпфрут. После него осталась зияющая, темная, устрашающая дыра. И еще очень тревожная для того, кто всегда видел на этом месте сердце. Я взялся за реконструкцию легочной артерии. Через сорок пять минут накладывания швов мы были готовы к имплантации трансплантата.

Но его еще не было.

Хитенду все еще не прибыл, а ведь прошло уже четыре часа с тех пор, как он должен был выехать.

— Где там эти авиаторы?

Ожидание становилось тревожным. Мы знаем, как быстро высыпаются песочные часы резервов сердца. Уже сейчас их явно очень мало, а нам известно, что миоциты — мышечные клетки сердца — не могут жить бесконечно в состоянии апноэ. Меня охватила глухая злоба. На самого себя, что согласился принять сердце, которое находилось так далеко для такой сложной трансплантации. На Хитенду, которого до сих пор не было. На судьбу, которая смеялась над нами. Чтобы успокоиться, я снова взял в руки кюветку, в которой лежало удаленное сердце. Оно было неподвижно. Жизнь оставила его. Хотя я и знал, что оно было серьезно больно, я все-таки был удивлен, что оно так быстро сдало свои позиции. Стоило только вынуть его из груди, как оно сразу прекратило борьбу, которую так отважно вело на грани разрыва в течение стольких месяцев. И тут, наконец, Кристоф…

— Они только что сели в аэропорту. Пока приедет скорая помощь… В общем, они будут здесь через двадцать минут.

Эти последние двадцать минут сами тянулись бесконечно. По моим биологическим часам прошел уже целый час. Я продолжал ворчать на несогласованность действий, на Хитенду, на себя самого. И наконец-то! Вдалеке послышалась сирена скорой помощи. Прошло еще добрых пять минут, прежде чем коридор ожил, открылись двери нашей операционной и появился Хитенду.

— Хитенду, чтоб тебя, где вас черти носили?

— Так, Рене, не ори! Быстрее не могли. Не так все просто.

— Ладно, позже разберемся. Беги мыться, встанешь напротив. Барбара, встань справа от меня.