Там, где бьется сердце. Записки детского кардиохирурга

Самый оглушительный шум, самая жестокая боль нанесли удар именно сегодня, когда ребенка, который уже какое-то время жил, скосила жестокая смерть — жестокая, потому что неожиданная. Ребенка, который успел наполнить жизнь своих родителей, братьев и сестер воспоминаниями, забавными историями, фотографиями. У которого была своя комната, кроватка, шкафчик и ботинки в прихожей. Который смеялся, плакал и пел. Который задавал кучу вопросов и отвечал на все, имел свое мнение о ветре, дожде и солнце. Который бегал, лазал, падал, разбивал коленки и тогда ненавидел весь свет. Который занимал столько места. И его вдруг не стало. Не стало ребенка, который в силу своей инвалидности был продолжением своих родителей, а теперь навсегда от них оторван. Ампутация, при которой нет целительного средства от острой боли и нет бальзама от грядущих фантомных болей.

Шум, страдание, которые мы, врачи, парадоксальным образом только усилили, потому что отложили эту смерть всего на несколько лет. Природа — грубая и безжалостная — постоянно совершает смертоносную жатву в каждой возрастной группе своих созданий. И именно с самыми слабыми, до рождения или сразу после, она обращается особенно жестоко. После этого рубежа, когда сил становится немного больше, она уже не так грозна. Она дает нам шанс жить дальше. Я предпочел видеть в этой асимметричной суровости по отношению к самым маленьким стремление пощадить тех, кто остается. Чтобы их боль, не принимая облик сформировавшейся личности и слишком ярких воспоминаний, оставалась в пределах терпимого.

А иногда вместе с шумом приходит ярость.

Эта ярость — наша ответственность за подобные драмы. Грохот, который оглушает и нас тоже. Потрясение, которое и нас сбивает с ног.

Ярость сопутствует нашим поражениям в разной степени. Она может быть слабой, едва ощутимой, при некоторых операциях в безнадежных случаях, когда мы пытаемся дать последний шанс. Как с тем ребенком, умиравшим от крайней формы аномалии Эбштейна.