Там, где нас есть

Так пенсионер, шуткой богов попавший жить до скончания времен в зачуханный городишко в какой-нибудь Айове, быстро научивается бесконечно чуждому ему на протяжении всей его жизни английскому, чтоб не жить в одиночестве глухим и немым, ловко перенимает акцент и местные идиомы. Так сорокапятилетний преподаватель палеонтологии становится бойким торговцем какими-нибудь сникерсами во времена перемен, когда за преподавание палеонтологии перестают платить и те небогатые гроши, что платили раньше, а дети хотят есть каждый день, и обувь на них просто горит. Так ботаник-заика набирается если не мышц, так хотя бы наглости и дает по сопатке грозе его школы, по которому тюрьма плачет, всего-то для того, чтоб Танька из параллельного посмотрела благосклонно.

Все постепенно сделается, когда по-настоящему припрет, а пока не приперло, так что ж? Оно и не получается и даже противостоит всей своей природой. Но ничто не поборет железную необходимость справиться. Ибо зачем-то ж достались человеку, кроме свойственных всему живому инстинктов, еще и мозги. А Божьим ли соизволением либо Божьим же попустительством они нам достались, про то нам знать не дадено.

Да и ни к чему, в общем.

Под гитару

Когда все были молодые…

Странно, начиная рассказ о себе, говорить: когда все были молодыми. Понимая при этом: все и я сам тоже. По ощущениям вроде ж я и нынче вполне себе молодой, а перестал было стричься накоротко — и все вдруг заметили, какая у меня седая башка. Но я не об этом.

Я о песнях хотел. Так вот, когда все были молодые, мы собирались где-нибудь просто так, попить чего-нибудь недорогого и попеть. Под гитару, вестимо, под гитару. Другой раз свечки зажигали, а другой — и так пели. Не хором, нет, такого в моих компаниях не водилось, а по очереди. Почти всегда бывало, что по нескольку людей чего-нибудь могут «исполнить под гитарку». Все же, вспоминая, думаю, что не было в том никакой фиги режиму, хотя, конешное дело, певали и Галича, и Алешковского, и незабвенную, как декабристы разбудили Герцена на коржавинские стихи. Пели тогда малоизвестного, а сейчас тоже почти патриарха и уж точно мэтра, Щербакова, а больше пели Визбора, Кукина, Дулова, Лореса, Клячкина, Окуджаву, Городницкого, Берковского. Много кого, всех с разбегу и не назовешь.

Недавно задумывался, почему? Явно мы их пели не для объединения, мы и так были вполне едины в своей разности и в ней вполне однородны. И нашел ответ, какой, как я понимаю, у меня обязан был найтись.

Мы их пели, потому что они про жизнь как есть. Без запала и надрыва, обычными вполне словами. В основном довольно грустно выходило. Или радостно. Нет, ну для смеха тоже ж много пели. Молодые ж были, поржать — первое дело. Баранова пели, чудесного Леню Сергеева, молодых тогда Ивасей, Киммельфельда. Тоже вполне обычными словами, но смешно. Не знаю, может, была в этом сублимация какая или еще какие мудреные извращения, но я все ж думаю, пели, потому что нравится петь, и слушали, потому что нравится слушать.

Высоцкого любили в массе, но не пели. Не табу из высших побуждений, но вот так. Почему-то умершего Галича пели, погибшего Круппа тоже, а Высоцкого — нет. Я и сейчас его песни в не его исполнении не очень, за исключением нескольких, да и не об них сейчас речь. Не пели Высоцкого.

Я чего взялся анализировать? Заходит иногда речь о песнях под гитару — и нехорошо о них некоторые отзываются. Убого мол, противно, фальшиво, прошедший день. Мне не то чтоб обидно за небогатые, главным образом, мелодии и неискусное, большей частью, исполнение — кому что. Ну вру, и обидно тоже, кому ж нравится себя считать убогим и фальшивым?

Небогато, конечно, развлекались, чего говорить. Караоке тогда не было, к танцам я равнодушен. Я и сейчас люблю, чтоб выпить водки и побренчать. При хорошей-то компании чего ж нет? Иногда душевно выходит, иногда менее душевно. Чего-то, знаете, такое: «Я бы новую жизнь своровал бы, как вор…» или «Ну пожалуйста, ну пожалуйста…» или вот «Ты море рисуешь синее…»

Не знаю, зачем оно мне, просто нравится. Картошечка, огурчики, водка и свои ребята, побренчать без затей про жизнь.

Ах, лучше нет огня, который не потухнет.
И лучше дома нет, чем собственный твой дом,
Где ходики стучат старательно на кухне,
Где милая моя…

Где милая моя,
Где милая моя
И чайник со свистком.

Жизнь, как она есть.

В степной глуши

Село Лозовое Верхнемамонского района расположено на двух отстающих друг от друга пригорках. Даже холмах. На одном сельсовет, школа, клуб, фермы, называемые в этой местности «база́ми», и всякие машинно-тракторные причиндалы, а на другом живут люди. Из примет новой деревни там только лесопилка и ток.