Там, где ночуют звезды

Оба погрузились в глубокое молчание, как морские раковины. Но их слёзы ещё не восстали из мертвых.

— Донделе, я сейчас сказала, что я прежняя Рейтл. Но я и другая, теперешняя. У меня два лица.

И Рейтл резко отступила на шаг и подняла голову. Обжигающий вихрь пролетел по подземелью. Его отсвет упал на Рейтл, и Донделе увидел оба её лица. Словно яблоко: один бочок — гладкий, розовый, с росистой улыбкой, другой — сморщенный, изъеденный червями.

И Донделе припал к обоим её лицам и покрыл их поцелуями.

8

Рейтл вдохновила Донделе. Донделе вдохновил Костю. Целую ночь сжигатели трупов копали изо всех сил и через силу. Рейтл превратилась в пламя. Казалось, огонь, опаливший ей пол-лица, явился к ней попросить прощения и своим жаром искупить вину. Из печи облаками тянулись мёртвые и помогали долбить. И камень понемногу поддавался, пока не раскрошился. И в ад потоком устремился райский воздух из леска за забором. Звенели цепи. Взрывались мины. Завывали электрические волки. Сжигатели трупов рвались к звёздам, то один, то другой падал на землю. Среди бежавших — Донделе и Рейтл. Они несли Костю. Он наступил на мину, и ему оторвало ногу…

9

Взорванный Зелёный мост лежал в Вилии: заплесневелый зелёный орёл с клювом в воде и распростёртыми неподвижными крыльями.

Все, кто скрывался, вышли на улицы недавно освобождённого города. Появились из руин, заброшенных колодцев, из-под навоза в хлевах и конюшнях.

Партизаны в овчинных папахах, похожих на аистиные гнёзда, лесные люди, солдаты, мстители с обожжёнными порохом лицами — все рвались через Вилию, из города в предместье и обратно, на лодках, паромах и бревенчатых плотах. Нетерпеливые парни — сами себе лодки: бросаются в реку, и вода обжигает мускулы, плещется под взмахами сильных рук.

С партизанским отрядом из Рудницкой пущи Донделе и Рейтл вошли в город. Лето было в разгаре, колосились поля. Синий столп тянулся от самой земли до первого облачка.

У колодца Донделе снял сапоги и больше их не надел. Раньше эти сапоги носил немец, а потом, в партизанском отряде, Донделе мерил ими болота. И теперь, спеша на кирпичный завод, к убежищу, где скрывается его мама, Донделе обязан омыть ноги.

Босой, он остановился перед взорванным Зелёным мостом с клювом в воде. Не хотелось бросаться в реку и плыть, не хотелось пересекать её на лодке или пароме. Искусство гулять по крышам, перебираться по нависшим над мостовой водостокам — вот что ему сейчас пригодится. С акробатической ловкостью он поднялся на железное орлиное крыло, перемахнул на клюв, перепрыгнул через сверкающий, как лезвие, поток между затонувшими перилами, и вот он на другом берегу, в предместье.

На другом берегу, возле костёла, сидела нищенка. Донделе помнил её с детства. Она ни капли не изменилась. Те же бельма, как яичная скорлупа. Та же медная тарелка у скрещённых ног. Когда-то, проходя мимо, Донделе кидал нищенке монету. Сейчас ему захотелось бросить целую горсть. Но у него только одна монетка, завалялась в кармане. Он не бросает её, но наклоняется и кладёт в тарелку.

Прохожих очень мало, на улице видна и слышна лишь пустота. Это что, улица или чердак? Донделе кажется, что чердак, длинный и узкий. Кровь на лицах разбитых зеркал.

Дверь Федькиной хаты заколочена белыми рейками. Донделе рывком открывает ставень и оказывается внутри. На полу лежит топор. Рядом с ним, в пыли, — осколки солнца. Федька с кем-то сражался.

Дон деле поднимается на голубятню. Он не забыл голубиного языка, птицы расскажут ему, что случилось с Федькой, проворкуют ответы на все вопросы.

Ничего, только косточки, пух и рассыпанный горох. Когда Донделе слезает по лестнице, подходит хромой старик и проводит пальцем себе вокруг шеи:

— Нет больше Федьки. Повесили.

Из крапивы на пригорке, как ветер, поднимается пустота и тонким, обжигающим кнутом гонит, стегает Донделе. Гонит к кирпичному заводу. Но там тоже пусто. И старые, и новые кирпичи — превратились в глину.

Чьи-то глаза мерцают в темноте заброшенного цеха, где обжигали кирпич. Мамино укрытие хорошо замаскировано. Никаких подозрительных следов. Всё так, как было, когда он с ней простился.

Донделе разгрёб груду глины у боковой печи, вытащил штук двадцать кирпичей, плечом отодвинул заслонку и легко спрыгнул вниз, в укрытие. Он чувствует знакомый запах — так пахнет от сжигателей трупов. Из щели между двумя кирпичами косо падает луч цвета серы. Вот мама: лежит на кровати под простынёй. Сбылась её молитва: «Дожить до того, чтобы умереть…»

10

Нет, не в небольшом, но зато старинном доме под горой, где родилась Рейтл, и не в еловом лесу отпраздновали первую свадьбу в городе, в конце лета, когда город превратился в закат.

Случилось вот что: когда Рейтл накануне свадьбы зашла в свой бывший дом, небольшой, зато древний, она увидала, как за столом, над миской горячего борща, сидит не кто иной, как король могил — Франкенштейн.

Вскрикнув, охваченная ужасом Рейтл со всех ног бросилась назад, к двери, споткнулась о порог и упала — в объятия Донделе.