Там, где ночуют звезды

В укрытии на кирпичном заводе Асна спохватилась, что, когда Донделе выносил её из тюрьмы семи переулков, она в спешке то ли забыла, то ли обронила молитвенник. И когда её сын вернулся в пасть зверя, чтобы разыскать и принести маме просоленную слезами книгу, зверь сжал хищные зубы, и Донделе остался внутри — не на земле и не на небе.

Ведёрко утратило волшебную силу. Нет больше ерша, который нырял в сажу; нет верёвки, которая перебрасывала мечты с крыши на крышу.

Сперва Донделе казалось: он провалился в трубу. Бывает, трубочист примет на крыше стаканчик и бах головой в чёрное жерло дымохода. Но если так, то непонятно, почему падение длится целую вечность.

Он не падает. Он едет. Под ним крутятся колёса, как мыши на карусели. Карусель останавливается. Мыши превращаются в двуногих существ и сталкивают его в земляной рукав.

В ноздри ударяет трупный запах, и все разбитые зеркала с городских чердаков, слепя, разлетаются у него в голове на куски. Но вот осколки погасли, и он чувствует в мозгу лишь покалыванье битого стекла.

Мелькнула мысль, что он вместе с солнцем попал в могилу. Они оба, он и солнце, мертвы. Но он еще немножко живой мертвец, поэтому может уловить солнечный запах.

— Где я? — вырывается у него крик, словно эхо.

И в ответ — отрезвляющие еврейские слова:

— Парень, ты в аду.

Донделе затыкает уши. Он не потерпит, чтобы его слух над ним издевался.

— С каких это пор в аду говорят по-еврейски?

И другой голос, голос цвета пепла, отвечает:

— С тех пор как Франкенштейн стал тут королём могил.

7

День или ночь? Две сильные руки поднимают Донделе и вытаскивают из земляного рукава. Они очень тяжёлые, эти руки, будто Донделе несёт коромысло с двумя вёдрами свинца. Они приводят его в кузницу. Скелет с бронзовыми рёбрами сковывает его ноги цепью. Она свисает так, что Донделе вынужден волочить её по земле. На каждом шагу цепь должна звенеть. Так приказал Франкенштейн — король могил.

Отлично. Цепь звенит. Теперь Донделе знает, что земляной рукав — глубокая пещера, и что отныне это его дом. И видит свою ошибку: солнце, вместе с которым его поглотило, — это не солнце, это отсвет костра. Пирамида из горящих тел. Их руки и ноги — огненные птицы, которые рвутся всё дальше от земли. Правильно ему сказали: «Парень, ты в аду».

Так Донделе стал сжигателем трупов. Таким же, как все остальные. Эти остальные — и разные, и одинаковые. Все с цепями на ногах.

Донделе вспоминает: раскопав могилу, он нашёл у одного трупа мезузу[21]. Забрал её и показал закованному в цепи товарищу. Тот когда-то учился в ешиве[22]. Всю ночь он не спал, внимательно изучал мезузу. К утру решил, что она не испорчена, и прикрепил к дверному косяку у входа в подземелье.

А вот некто, сжигая трупы, узнал своего ребёнка. «Я самый счастливый из всех мёртвых!» — крикнул он и, схватив ребёнка на руки, бросился в огонь.

Был у них в команде и насмешник, который горько шутил: «Интересно, что за роман сейчас в „Форвертс“[23] печатают?»

По ночам сжигатели трупов копали подземный ход. Готовили побег. План принадлежал Косте. Он сразу понял, что за человек Донделе, и молодой трубочист стал Костиной правой рукой. Рыли осколками стекла, деревянными ложками, ногтями и зубами. Потом нашли в земле напильник, топор, нож — то, что жертвы брали с собой в последний путь. Грунт ссыпали в глубокую яму под нарами.

Вскоре ход был почти готов. Лишь чуть-чуть осталось до сосен за забором. Костя и Донделе уже выбрали ночь и час для побега. Но, когда копали последнюю пару локтей, наткнулись на огромный валун, непреодолимое препятствие.

Костя уже решил отменить весь план. Донделе был в отчаянии. Но тут произошло такое, что ему стали милы и цепи, и ад, в котором он очутился. Вдруг в подземелье к нему приблизилась человеческая фигура и прошептала:

— Донделе, не узнаёшь?

Вопрос удивил его. Само собой, он знает тут всех, но этот голос он знал лучше, чем лицо.

Человеческая фигура взяла его руку и прижала к своему бьющемуся сердцу, к телу под рубахой:

— Если всё ещё не узнаёшь, я тебе скажу…

В пальцах Донделе проснулось тёплое воспоминание. Он снова почувствовал радость, которую испытывал когда-то мальчишкой. Так же нежна только что вылупившаяся голубка.

— Ты? Нет…

— Да, это я, бывшая Рейтл. Здесь меня зовут по-другому. Кроме моего спасителя, здесь никто не знает, что я девушка. Узнал бы об этом Франкенштейн, я давно была бы на небесах. Он сам бы меня застрелил. Меня уже подцепили граблями и поволокли в огонь, но тут я, наверно, зашевелилась или всхлипнула: «Мамочка!» — и сжигатель оттащил меня в канаву и засыпал золой. Вечером меня принесли сюда и спрятали. Потом один умер, и я стала за него. Ведь число должно соответствовать,

Донделе, я не хотела, чтобы ты меня узнал. Стыдилась. Зачем, думала, сыпать соль на раны? Но теперь мне пришлось раскрыть свою тайну. Потому что я должна тебе сказать: ты стал слабым! Вы все, ты, Костя испугались какого-то камня. Не сдаваться! Сегодня же ночью копать дальше! Я буду помогать. Я Рейтл — я жива, не Рейтл — я мертва.