Там, где ночуют звезды

А что же Гадасл? Она, единственная, осталась стоять посреди гимнастической площадки, прижимая к груди скрипку. Перед пепельными лицами, скрипкой и бетховенской «Героической симфонией» моей сестре было стыдно поклониться белому полушубку и апельсиновой кожуре.

Когда два года по христианскому календарю, старый и новый, расставались друг с другом, к нам в барак, переваливаясь, вошёл комендант и выкрикнул номер Гадасл. Я быстро спрыгнула с нар. Ведь мы, Гадасл и я, в лагере опять стали двойняшками. Я молилась, чтобы моя сестра с абсолютным слухом вдруг оглохла. Чтобы сон заткнул ей уши. Комендант уже вёл меня на гимнастическую площадку, где его тенью маячила виселица. Морозный воздух оттаивал под моим дыханием, и идти было легко.

Но моя молитва не была услышана. Сестра бросилась следом. Одна половинка нагнала другую, и Гадасл показала коменданту руку с выколотыми цифрами. Они сверкали, как звёзды.

Но звёзды сверкают и сейчас, а они, цифры, вместе с моей Гадасл угасли навеки.

6

Груня прикуривает одну папиросу от другой. Наверно, теперь с новой целью: соткать между нами занавеску из дыма.

Почему она не хочет, чтобы море сбросило темноту? Почему боится осколка солнца?

Хочу задать ей этот вопрос. И ещё множество вопросов, но слова погасли, как звёздные цифры на руке Гадасл. И к нёбу опять прилипают вкус и запах пасхального мёда:

— Я сказала, что из всех страданий мне осталось лишь одно: скитаться по свету и целовать облака её памяти, прислоняться к тем, кто любил мою сестру. По правде говоря, это моё второе желание и, наверно, последнее. После так называемого освобождения у меня не было иного желания, кроме как преследовать Зигфрида Гоха. Нет на земле уголка, где я не поставила бы на него ловушку.

Когда комендант в белом полушубке исчез, заключённые выглядели как еле шевелящиеся рыбы на дне озера, из которого через шлюзы утекла вся вода. Чтобы жить, чтобы чувствовать свои раны и наслаждаться их ноющей болью, дышать воздухом свободы — это слишком мало. Чтобы жить, нужно дышать смертью. Магнитная стрелка указала мне путь. Первой точкой, куда она меня привела, оказался наш город. Там я нашла золото, которое Мирон Маркузе закопал под вишней у нас в саду. Оно лежало в кипарисовой шкатулке, ещё там было несколько ампул антизавистина и брошюра с этим же чудесным названием. Корни, как израненные пальцы, сжимали шкатулку, словно дерево вытягивало из спрятанного золота цвет и силу для своих ягод.

Помнишь такое имя — Звулик Подвал? Его отец — трубочист Цала. Они жили возле первого кирпичного заводика, недалеко от колонки. Когда меня посадили из-за истории с провокатором, Звулик был и моим подельником, и соседом по тюрьме. Он нашёл в Линце жену коменданта, втёрся к ней в доверие, а потом ухитрился стать её любовником. И прислал мне копии писем её мужа с адресами.

Мир большой, но Америка больше, как говорила моя бабушка. А я исколесила и весь мир, и Америку. Выучила бирманский язык, когда искала коменданта в Бирме, в буддийском монастыре; искала в Мозамбике среди торговцев слоновой костью; научилась танцевать танец живота, чтобы подманить Гоха в багдадском кабаре. Я знаю арабский, турецкий, португальский и испанский. Понимаю даже наречия индейцев.

Мы оба не раз меняли обличье. Он представлялся доном Рикардо Альваресом, а я доньей Терезой. Я разыскивала его в джунглях Амазонки и на Галапагосских островах в Тихом океане, в столице Эквадора Кито и в Андах у подножия вулканов Каямбе и Чимборасо, где орёл может поднять в когтях годовалого телёнка.

Как ты думаешь, сколько лет мы играли в кошки-мышки по всему свету? Тринадцать! И все тринадцать лет кошкой была я, а мышкой он. Я совершила роковую ошибку, решив, что главной приметой остаётся его откушенное левое ухо. Не каждому Каину суждено всю жизнь носить печать. Если можно приладить искусственную душу, почему нельзя искусственное ухо?

Сейчас ты узнаешь, чем закончилась наша игра. Я задержалась в Кито, столице Эквадора. Казалось, уже месяца два, как мышь, которую я ловила, обернулась летучей мышью. Но вдруг Звулик Подвал сообщил из Линца, что фрау Гох собирается в Перу.

Из страны в страну, даже из города в город я обычно летала на самолёте. Всё-таки в воздухе чище, чем на земле. Но в этот раз решила поехать на поезде. Хотела по дороге встретиться с одним из своих людей. Ранним утром поезд остановился на маленькой станции. Когда я вышла на вокзал чего-нибудь попить, ко мне подошёл босой индейский мальчик и предложил купить сувенир.

Как только мальчик достал его из-за пазухи, я сразу узнала это лицо. Те же глаза, голубые, будто капли яда на острие иглы. Левое ухо пришито, отчётливо видны стежки. Не хватает только белого полушубка и меховой шапки, чтобы он снова превратился в коменданта лагеря. Я поняла: Зигфрид Гох теперь тсантса.