Там, где ночуют звезды

И, надо сказать, Донделе воспринял это как добрый знак: если Рейтл ещё способна пугаться, это даже хорошо.

И автор этого рассказа, один из сватов, свидетельствует: первую бог знает с каких пор свадьбу в городе сыграли на горе, на самой вершине, старательно вымытой дождями. В подарок молодым звёзды бросали сверху золото, а Рейтл порхала под ними и была чище и прекрасней всех звёзд.

1974

Дневник Мессии

1

Впереди двигался огненный столп, и враг — побеждённый — плавился перед ним, как свинец.

А следом через Львиные ворота в стене старого города двигался облачный столп. Всё горело ослепительно-белым, дрожащим пламенем, горело и над землёй, и под ней, в глубине.

И вот облачный столп тоже стал ослепительно-белым, и человеческая колонна между ним и медным огненным столпом впереди забурлила белой пеной, как вскипевшее молоко.

Может, это и есть цвет этой земли?

Значит, вот что подразумевается в стихе «Земля, текущая молоком и мёдом»?

Внезапно звук рога опрокинул кипящую человеческую колонну между столпами. Молодые и старые, босые, голые и облачённые в одежды из сожжённого изгнания, хромые и слепые, беременные женщины и женщины, державшие младенцев над головой, — все жадно припали к стене, сложенной из прямоугольных камней, подобных которым нет на целом свете, и прижались к ним губами. Своими губами и губами отцов и матерей, чей прах развеян по пустыне между землёй и небом.

Люди рыдали, плакали и кричали от радости, что удостоились целовать и грызть эти святые камни, и казалось, шум должен заглушить всё вокруг. Но было удивительно тихо, как в морской раковине, так тихо, что можно было услышать дыхание прямоугольных камней.

Они проснулись от прикосновения губ и беззвучно плакали вместе с людьми.

2

Я тоже был среди этих людей, своих соплеменников. И моя кожа — белая пыль разрушенной колонны — тонула в прямоугольных камнях.

А потом, когда солнце поглотило огненный столп, камни превратились в человеческие лица. Между лиц росли, отделяя их друг от друга, пучки колкой травы с седыми стеблями, словно морозные узоры на стекле когда-то. На одном стебле сверкала капля крови.

А может, это червь шамир, который затаился тут, когда разрезал все камни для Храма, а теперь проснулся вместе с ними?..

Не успел я додумать эту мысль до конца, как кто-то похлопал меня по спине, будто это дверь, в которую надо стучаться условным стуком, чтобы я впустил.

— Ну, здравствуй, приятель. Слово есть слово. Все эти годы я помнил наш договор, и вот я здесь.

Даже не глядя, я мог бы поклясться, что это он. Этот голос — кисточка, которая ловко и точно нарисовала старого знакомца. Обернувшись, я не удивился, лишь поколебался секунду, подать руку или нет.

Увидев мои сомнения, он сам подал мне руку, и она, как магнит, притянула мою ладонь.

Его пальцы оказались сухими и костлявыми, как обглоданный рыбий скелет.

Теперь мы стояли лицом к лицу. Время во мне побежало назад, как поезд, проскочивший стрелку.

Мой визави был так густо посыпан пылью облачного столпа, что я даже не мог понять, есть ли на нём одежда. Зато его лицо ни капли не изменилось: те же чёрные как смоль, курчавые бакенбарды и бледная, как головка чеснока, кожа; те же глаза, почти без белков, с огромными зрачками, как у лошади, запряжённой в похоронные дроги; те же распухшие губы, на нижней — свежие следы зубов.

— Слово есть слово. Десятки лет роли не играют, — прогудел он, как из лопнувшей бездны, и я сразу вспомнил этот голос, похожий на эхо. — Ну а ты-то меня узнал? Говори смело.

Такое обращение слегка меня смутило. Когда мы виделись в последний раз, он, наверно, был вдвое старше меня и, конечно, мог говорить мне «ты», а я из уважения обращался к нему на «вы». Но счёт изменился: теперь, может, это я стал вдвое старше и, стало быть, имею моральное право тыкать в ответ:

— Что за вопрос! Скорей всего, не поверишь, но я помню тебя лучше, чем себя. Чтоб человек за столько лет совершенно не изменился! Хотя ничего странного, время над тобой не властно. По правде, не знаю, как тебя зовут сейчас, но когда-то звали Трёхглазым Ешиботником[24]. Говорили, у тебя на затылке был третий глаз, который видел куда лучше, чем глаза на лице, да и они острее, чем глаза других людей. Но ты признался мне, что твоё настоящее имя Йонта, хиромант Йонта.

— Вижу, у тебя в голове воспоминаний, как пчёл в улье. — Он отступил на пару шагов, и его ноги отпечатались в пыли, как на рентгеновском снимке. Но почему ты говоришь, у меня был третий глаз? Он никуда не делся, это дар на всю жизнь.

Йонта быстро повернулся, стянул с головы нечто, больше похожее на птичье гнездо из соломы и перьев, чем на шляпу или ермолку, и снова прогудел, как из бочки:

— Вот он, мой третий глаз. Круглый, как слеза. Всмотрись-ка в него, напряги зрение…

Я сделал, как он велел: пристально вгляделся в шарик у него на затылке.

— Ну, друг, что видишь?

— Вижу, как рождается звезда и её дрожащая голубизна вместе с нею.

3