Там, где ночуют звезды

Это правда: когда ты, разведчик, пробрался прямо в пасть врагу и вырывал у него один за другим коренные зубы, Люся коротала время, скрашивая цыганёнку одиночество. И когда ты, целый и невредимый, вернулся с победой, да ещё и не одной, мальчишка снова был полон сил. Он научился у меня еврейскому языку, а я немного научился у него цыганскому. Но гораздо лучше, чем я, цыганский язык выучила Люся. И когда Рома расплёскивал над лесом цыганскую песню, птицы подпевали в заснеженных гнёздах.

Мунька, я не знаю, какая битва разыгралась у тебя в крови, когда ты спустился в землянку, а Люся озорно потрепала пальцами блестящий чуб цыганёнка. Я увидел со стороны, что твой взгляд изменился. В тёмной землянке из твоих глаз полыхнуло зелёным огнём, как у голодного волка, с которым ты сражался.

Через некоторое время Рома вошёл в твою разведгруппу. Он с радостью мстил за трёх своих сестрёнок и ни в чём не повинную лошадь, которая умерла, стоя в оглоблях.

В марте сорок четвёртого пришло известие, что за мной отправлен самолёт, он должен сесть в Ушачском районе, забрать меня и перевезти через линию фронта. Когда ты провожал меня, я попросил тебя беречь цыганёнка. Мне было очень нужно, чтобы он дожил до победы. И ты пообещал, поклялся мне всем святым. Хотя слово «святое» в лесу и близко не росло.

Во время нашей встречи, после того как освободили всех, кто выжил в руинах моего мёртвого города (мы искали друг друга!), ты опустился передо мной на одно колено и попросил прощения: Рома переходил минное поле, и его разорвало на куски.

Мунька, ты ни в чём передо мной не виноват, и мне нечего тебе прощать. В лесу ты дважды доказал мне свою дружбу: когда из-за ран мои ноги приросли к сапогам и я не мог их снять, а ты ловко разрезал голенища, освободил мои ноги из кожаной тюрьмы и потом ещё подарил мне свои сапоги; и когда ты принёс мне убитого дрозда утолить голод.

Мунька Повторила, ты, который много лет носился галопом по лесу моей памяти: когда ты будешь стоять перед Высшим Судом и на первую чашу весов положат твои грехи, а на вторую — добрые дела, то на одну из чаш запрыгнет цыганёнок.

И тогда Судия вынесет тебе приговор.

1985

Белая трость

1

У меня что теперь, дверь вместо спины? Душным тель-авивским вечером, собираясь перейти улицу, когда глаз железного болвана сменит цвет с красного на зелёный, я почувствовал удар по спине. Одурманенный хамсином, я чуть не сказал: «Войдите». Но голова повернулась посмотреть, кто стучится, и я увидел белую трость и её продолжение — белую, жилистую руку. Рука принадлежала старику, совершенно белому, с белыми волосами, словно его родила сама белизна. Глаза — известковые ямы с перламутровыми зрачками.

— Не узнаёшь, как будто мы поменялись судьбами: ты слепой, а я зрячий. А ведь ничего подобного. Я, слепой, учуял тебя. Ноздри уже давно стали мне глазами. Но недавно и они утратили зрение, а очков на них не наденешь. Гаснут, как светляки. Вот я и подумал: белая трость рассечёт для меня темноту. Но не тут-то было. Неизвестный враг выкрасил мою трость чёрным. Я знаю, ведь когда я разбиваю тростью воздух, чтобы перейти улицу, — не помогает. Меня самого один раз уже чуть не сбили. И всё же какая-то искорка ещё тлеет в моих ноздрях: тебя я почуял.

— Но кто вы? — Я взял старика под руку и, когда железный болван опять мигнул зелёным, перевёл через дорогу. И уже там попытался успокоить. — Гоните тростью мысль, что ваша трость чёрная. Не сомневайтесь, она белая-белая-белая, как молоко, которым вас когда-то мать кормила.

— С каких это пор ты со старыми друзьями на «вы»? Мы выросли не только на одной улице, но и в одном дворе с единственной яблоней и ржавой колонкой; вместе гонялись за летучими мышами и играли в футбол на кирпичном заводе; вместе играли в прятки с одной и той же девочкой. По имени Хволька. За яблоко она поднимала ситцевую юбку выше колен. Ты никогда не жалел для неё даже двух яблок.

— Зундл! — воскликнул я. Будто по коже тёркой провели.

— Он самый. Моего отца звали Гора. Пиявочник Гора. Я был и остался у него единственным сыном. Своё имя я всегда ненавидел, но ты, братец, всё-таки называй меня Зундл. Пусть мне кажется, что сегодня — это вчера, и сверкающий на солнце снег упадёт на мою душу.

— Зундл, куда тебя проводить? Ай, да что же я несу? Никуда я тебя провожать не буду, отведу тебя в один ресторанчик, выпьем, поедим и приятной беседой закусим.

— Только ненадолго, — хрипло сказал он. — А то моя не будет знать, что подумать.

2

Я отвёл его в Яффо, и мы зашли в «Аладдин», ресторанчик на берегу моря, где я нередко скрываюсь от всяких назойливых личностей и где моё перо преданно мне. Когда смотришь через броню оконных стёкол, каждая волна — закат, будь то день, будь то ночь, и каждая хочет обогнать других и разбить алмазным гребнем стёкла «Аладдина». Но волнам не хватает сил.

Официантка уже знала мои пристрастия, и я показал на пальцах: две порции. И ещё заказал графинчик красного вина.