Там, где ночуют звезды

Я понемногу привыкаю к соседям. С жадностью ловлю их блатной жаргон. Их рассказы увлекают меня, как перипетии пикантного романа. Когда один писатель, с которым я успел познакомиться, предложил переночевать у него, потому что вечером ударил жгучий мороз, я отказался.

Однажды к нам нагрянули полицейские и тайные агенты. Парни и девки не больно-то испугались. Они с полицией запанибрата. А тот, кого искали (какая-то история с убийством провокатора), вовремя скрылся. Можете надеть наручники на его раскладушку.

Голод не тётка. Я работаю подручным у маляра. Выскребаю стены, а он красит. И ещё успеваю ходить в библиотеку, заглядываю на Геншую улицу, на кладбище, послушать замечательные причитания плакальщиц. Знакомлюсь с артистами, поэтами, революционерами.

Была у меня в Варшаве и любовь, правда, недолго: в Библиотеке Гроссера[36] рядом со мной сидит девушка, её лицо пылает, она листает ресницами стихи Тувима. Знакомимся. Её зовут Салча.

Едва успели познакомиться, Салча заявляет, что её папенька хочет меня видеть. Почему бы и нет? Я тоже не прочь увидеть того, кто хочет видеть меня. Салча берёт меня за руку — её ладонь пылает так же, как лицо — и ведёт на Дзикую улицу. Проходим через двор. На карнизах огромные сосульки. По заледенелым горбатым ступенькам поднимаемся в дом. Стрекочут швейные машины.

Выскакивает Салчин папенька с ножницами в руках. Иголки, воткнутые в красную жилетку, сверкают, как искры на оселке.

Замечательный папенька. Но как только я узнаю, что шьют в его мастерской, а шьют здесь фраки, в которые обряжают христианских покойников, поэтому спереди фраки чёрные, элегантные, а спина — из белой лайки, я со всех ног пробегаю по аллее из этих фраков, будто между гигантскими, расправившими крылья воронами, и по горбатым обледенелым ступенькам вылетаю на улицу — навсегда.

Может, я остался бы в своей символической комнате ещё на месяц, но случилось несчастье: утром собираюсь одеваться, а свитера нет. Украли! Кто теперь защитит меня в чужом мире? Утешает только одно: синий свитер остался жить на портрете, написанном молодым художником в моём родном городе.

Униженный, я поехал домой.

6

Напрасно я рванул в Варшаву: злого духа я не одолел. Пока меня не было, он вплёл в мамины волосы новые седые нити. А может, он гнездится во мне, у меня внутри?

Как же вызвать его на дуэль?

Лиха беда не ходит одна: художник и его жена куда-то пропали, прихватив с собой портрет. Погнались за мной в Варшаву или уехали куда-нибудь на край света?

Я тосковал по портрету десять лет, двадцать лет. До меня дошло известие, что художник погиб в гетто.

И вот — в моём тель-авивском доме важный гость: пришёл Марк Шагал и принёс в подарок моей дочери коробку с красками.

Выпиваем. Делимся воспоминаниями. Поклонники Шагала, восторженные, вдохновлённые, сидят за столом.

Я тоже вдохновлён, я лечу над временем, над скелетами дней, рассказываю, наверно, лучше, чем здесь написал, историю о синем шерстяном свитере, который мама связала мне на Хануку, о молодом художнике, о портрете, о судьбе свитера, по которому я тоскую до сих пор.

Внезапно — стук в дверь. И — хотите верьте, хотите нет — входит портрет в синем свитере, молодой, живой и здоровый, и сам карабкается на восточную стену[37]. Там он и живёт до сего дня.

Единственный, кто тогда не удивился, был Марк Шагал. Он указал рукой на портрет и одарил меня своей витебской улыбкой:

— Если очень сильно, по-настоящему тосковать, можно оживить что угодно…

1985

Пороховая бригада

1

Это случилось, когда время встало на дыбы и саранча осадила мой город. Она пожирала не колосья и плоды, но людей, молодых и пожилых, детей и стариков. И, кроме мяса и костей, распиливала своими зубьями ту часть человека, которую называют душой.

Для саранчи это был самый лакомый кусок.

И тогда, ранней осенью, на рассвете, меня схватил в моей чердачной комнате подручный саранчи, который ещё вчера был студентом в белом картузе, мой сосед. На улице он и ему подобные втолкнули меня в шеренгу пойманных за ночь людей, и нас погнали вверх, вверх, к горе, которая начинается там, где кончается улица.

Клёны по обочинам роняли с ветвей жёлтые звёзды.

Улица кончилась, а шеренгу погнали дальше, по расселине между двух гор.

Брюхо одной из этих гор было опоясано колючей проволокой, а внутри, за проволокой, окопы вокруг пещер и крепостных стен с амбразурами, возведённых бывшим властителем города для защиты от врагов.

Шеренга спустилась в окопы.

Ещё один подручный бесчисленной саранчи, одетый в мышиные галифе, выполз из пещеры и произнёс для пленных короткую речь: мы разожгли войну, чтобы захватить весь мир, и должны за это дорого заплатить. Для начала мы перенесём на спине удушающие бомбы из чрева этой горы на другую, напротив.

2

Раньше казалось, до той горы рукой подать, но теперь, из-за тяжести бомб, путь стал гораздо длиннее. Мало того, земля до самого горизонта превратилась в тесто.