Там, где ночуют звезды

— В Риме. Есть такой городишко. Но пути господни неисповедимы. Затосковал он по своим красавицам дочкам, сел в сани, приехал зимней ночью в Бальтерманц и постучался в дверь…

— И?

— Пши-пши. Ангел смерти носит в себе все болезни, но сам здоров как бык. Когда этот умнейший человек ехал через город обратно, ангел смерти в образе мясника подкараулил его и проверил на его шее, хорошо ли отточен нож.

— А что красавицы дочки?

— Ослепли.

6

Моё неуёмное желание увидеть доктора Трулюлю собственными, а не бабушкиными, глазами достигло вершины в пятницу, когда бабушка принесла к субботе рыбу, и едва её распотрошили, в ней сверкнула заколка.

Бабушка тут же вставила её в кок.

— Вот видишь. Моя подруга сразу меня успокоила, что заколка найдётся. Теперь понятно, почему в народе говорят: Вилию иголкой не запрудишь. Если будешь прилично себя вести, возьму тебя с собой к доктору. Она мне давеча намекнула, что с мальчиком (то есть со мной) что-то не так, надо бы из него бабочек выгнать.

До того как мы к ней пошли, я вытянул из бабушки ещё кое-какие сведения: медицине доктор Трулюлю училась у посланника из Палестины. И все аптекари в городе и окрестных местечках с радостью принимают рецепт, если на нём стоит замысловатая подпись: доктор Трулюлю.

В городе говорят, она видит кончиками пальцев. Пробегает пальцами по телу больного, и они ясно видят, что делается у него внутри.

Большинство лекарств доктора Трулюлю не купишь ни в одной аптеке на свете. Она сама и врач, и лекарство, и аптека.

Мои попытки узнать ещё что-нибудь особым успехом не увенчались.

— Рот не затем, чтобы жевать, а затем, чтобы молчать.

Но я пристал как банный лист, и бабушка рассказала, что, если бы не подруга, с ней случилось бы то же, что с её соседкой: та легла спать живой и здоровой, а встала мёртвой. Ни с того ни с сего у бабушки разболелась печень. На всякий случай она уже выбила вальком свой запылённый саван, но тут пришла подруга, принесла порошок — толчёную кору неведомого дерева, и боль как рукой сняло, будто у бабушки никакой печени сроду не было.

Помещику Вернигоре она дала жабий язык и велела положить его под рубашку жене Катажине — верное средство, чтобы женщина выболтала во сне все свои секреты. Но вот что Катажина рассказала во сне, бабушка не захотела мне сообщить.

Была ещё странная история с одним евреем, который прямо на пороге с достоинством заявил: он, дескать, уроженец Бальтерманца.

Доктор Трулюлю, взмахнув длинными ресницами, смела с него всю благообразность:

— Будете мне тут рассказывать, господин убийца?

И бабушка добавила комментарий: у него аж душа в пятках потемнела.

7

Кто попытался отговорить меня от похода к бабушкиной подруге, так это ветреный день. По дорогам уже шагала осень. Облако стряхивало дождевые капли, как вылезшая из реки собака.

Бабушка надела две пелерины, одну на другую. Всё-таки на улице было прохладно. Верхняя пелерина переливалась матовым, тусклым блеском старого серебра, как субботний бокал в опустевшем доме. Как выглядела нижняя пелерина, не знаю, врать не буду.

На плечи бабушка накинула шаль, которую связала сама, когда в первый раз стала невестой.

Заколка в волосах больше меня не путала.

Бабушка кашлянула мне в ухо:

— На-ка, возьми корзинку. Пусть я та ещё богачка, но для подруги кое-чего собрала: тарелку криминада, буханку полушёлкового хлеба и баночку настоящего пчелиного мёда.

8

Подруга жила за стеклодувными мастерскими в домишке из красного кирпича. Нужно было подняться в гору. Деревянные ступени — стёртые, вогнутые, как корыта. Видно, посетители месили в них свои болезни.

Солнечный луч — вена, перерезанная разбросанными вокруг мастерских осколками стекла, падал на латунную табличку с еврейскими буквами: «Мадам доктор Трулюлю».

Но мне не повезло увидеть её живой, чтобы она выгнала из меня бабочек: когда со вздохом отворилась дверь, доктор Трулюлю, вытянувшись, лежала на полу, одетая в праздничную пелерину — наверно, бабушкин подарок. На глазах черепки, и две восковые свечи горят в головах.

— Пши-пши-пши, — прошептали бабушкины побелевшие губы, — это у неё в головах горят две её слепые дочери.

А я подумал:

«Нет, не слепые дочери горят у неё в головах, а два голубя моего друга Липы».

1986

Кира Киралина

Прошлое заблудилось в грядущих днях. Пожалуй, послушаю, что оно может рассказать.

Годы бегут быстрее, чем дни. Но вдруг останавливаются на краю пропасти, чтобы я набросил на них аркан и оттащил их, пока не поздно, пока мой взгляд не разбился вместе с ними.

Мой аркан не даёт им упасть. Я испытываю мучительное наслаждение, переживая тех, кто когда-то жил.

Её называли Кира Киралина, а настоящего имени, наверно, теперь не знает никто. Не было оно вырезано и на её поднявшемся в небо надгробии — дыме из трубы крематория.

Если кто-нибудь из мёртвых помнит её настоящее имя — пусть постучится мне в висок!