Там, где ночуют звезды

Смерть и жизнь, грех и добродетель записаны на одном свитке. Я разворачиваю его у себя внутри, очень-очень осторожно, чтобы он не рассыпался.

И вот над свитком, который разворачивается во мне, — светящаяся рука. Длинные, острые ногти будто обмакнуты в кровь.

— Здравствуйте. — Я чувствую молодое дыхание, тёплое, как парное молоко.

В кафе почти пусто. До вечера ещё далеко. И ансамбль, который играет на рынке, ушёл со сцены. По мостовой скачут галопом дождевые струи, полощут город. Ко мне за столик, на стул, который я принёс заранее, садится танцовщица. Молодая женщина, для которой время — Яраб. Одета по-летнему, лёгкое платье, от горла к двум сокровищам спускается узенькая тропинка. Соломенная шляпа, украшенная вишнёвой веточкой, широкие поля затеняют лицо.

Сон сразу узнаешь наяву. — Я чувствую пожатие её ладони, и наши руки не спешат освободиться.

Порывистым движением она снимает шляпу, стряхивая с неё капли дождя, и вешает на спинку стула. Прикуривает от маленькой зажигалки сигарету. Похотливый дымок вплетается в её волосы, и они приобретают оттенок лёгкого облачка на восходе.

— Что будете пить?

— Наверно, коньяк.

Теперь я помолчу. Забальзамирую во рту слова. Пусть говорит незнакомка, которой пудра коньяка уже окрасила щёки.

— Я сказала, что мне необходимо вас увидеть, это дело жизни и смерти. Я дочь Аниты. Вы, конечно, помните это имя. В каком-то смысле вы мой отец, хотя другой отец у меня тоже есть. Мама рассказывала, вы спасли её, вот и получается; я родилась благодаря вам.

Свиток продолжает разворачиваться во мне, но его тайны и намёки я смогу прочесть и понять, когда воскресну из мёртвых. Хотя одна тайна открылась мне прямо сейчас: дочь Аниты — реинкарнация матери. Те же глаза. Это о них я написал в «Стихах из дневника»: «Ведь если б только Бог решил создать их зелень снова, / Он стал бы тем же Богом. Как же им не появиться?» Но мои слова по-прежнему забальзамированы во рту. Я даже не переспрашиваю, как её зовут и жива ли её мама. Всё записано на свитке.

С веточки на шляпе танцовщица срывает одну ягодку и вместе с вишнёвой улыбкой кладёт её в мой разинутый рот. Это «Вишня воспоминаний», так называется одна моя ранняя поэма, сверкает мысль, как молния в ясном летнем небе. И кто знает, каким колдовством напитана эта вишенка. Сейчас её волшебный сок забродит во мне, и я, сам того не желая, стану молодым, чтобы снова и снова не понимать, почему ангел наслаждается моими страданиями. Сам того не желая, я стану молодым, чтобы снова и снова переживать прошлое.

4

На обнажённом плече танцовщицы я замечаю давний след от прививки оспы. Теперь он похож на ноготок её мизинца. Знак, оставленный в детстве. Когда её маме было лет шестнадцать-семнадцать, я видел у неё такой же знак. Помню, я тогда подумал: красивой девушке он даже идёт, но только красивой. Мы оба тогда были окружены каменными стенами.

Однажды вечером, когда закат наверху приносил в жертву свои благовония, а внизу с бешеной скоростью вращал в водовороте людей на узких улицах, я увидел Аниту у белой стены, оставшейся от только что рухнувшего здания.

Я знал: это наш последний закат. И напрасно я в то мгновение прошептал: «Стой, солнце, над гетто…»[48]

Сквозь толпу, что катилась, как камни с горы, я пробился к белой стене, где, застыв от страха, стояла Анита. Я поцеловал её и заклял:

— Этот поцелуй будет тебе оберегом. Никому и никогда его не отдавай. Ты должна сама его возвратить… Дай руку!

5

— Ещё коньяку?

Серьги в ушах танцовщицы качнулись в сторону: нет. Опасно смешивать разные напитки: коньяк и экстаз, который опьяняет её во время танца. Сегодня вечером у неё последнее выступление.

Да, мой оберег спас её мать. Она пожала мне руку и не захотела уйти на тот свет обманщицей.

— Когда она, босая, бежала по снегу, ваш оберег согревал ей ноги. И когда её загнали в печь, он растворился в слезах, и они погасили огонь. Она пила воду из канавы, где плавали убитые, и глодала мясо павшей лошади, но не отравилась, оберег защитил её. Он придал ей сил бежать из Клооги[49]. Её нашли в болоте, кишевшем змеями. Одно лёгкое было прострелено. Когда её, едва живую, принесли в дом, у неё изо рта шла кровь. Ваш оберег её исцелил. Она вышла за офицера, который вытащил её из трясины. Но вашего оберега она ему не отдала.

Я испугался. Как бы эта история не закончилась мелодрамой: вот вам поцелуй, мама меня попросила…

Танцовщица встаёт. Надевает широкополую летнюю шляпу, на которой теперь не хватает одной вишенки, и наши руки опять не спешат расстаться.

— Приходите сегодня на моё выступление. Я станцую поцелуй жизни и смерти.

1986

Баллада о деревянных людях

1

Когда закончилась Вторая мировая война, у нас в городе стали появляться люди с коромыслами на плечах. На коромыслах качались алюминиевые чемоданчики, сделанные из подбитых самолётов, которые падали головой вниз, будто совершая самоубийство.