Там, где ночуют звезды

Вернувшись из Москвы и повидавшись с моей мёртвой мамой у кратера в Понарах, который ещё дышал багровым дымом, я сторговал за гроши такой чемоданчик и запихал в него всё, что не уместилось в памяти.

Потом этот чемоданчик сопровождал меня из города в город, из страны в страну, пока не добрался со мной до Израиля.

Дом, в котором я живу, не увенчан чердаком, и несчастный чемоданчик много лет провёл на антресолях между дверью и потолком, в компании партизанской папахи, деревянной ложки и миски.

Но однажды ночью, когда молния расколола мой сон, я увидел чемоданчик в глубине антресолей. Встал, как лунатик, и вернул его с другой планеты на землю. Раздался злобный скрежет: крышка нехотя поддалась.

Будто открываешь собственный гроб и видишь, как тебе машет рукой твой скелет.

Записные книжки, сломанные часы без стекла и без стрелки, — когда-то мама подарила их мне на бар мицву, и теперь они всегда показывают правильное время, старые письма (одно написано на бересте, срезанной с дерева возле светлых Гор Тьмы), и среди всего этого — листок бумаги с жёлто-зелёно-фиолетовыми кляксами, похожими на засохшие фиалки, — бывает, найдёшь такую в старинной книге, купленной по дешёвке у букиниста. Буквы, скачущие вверх-вниз, словно ребёнок учился писать, проступают всё яснее:

«Мы, двадцать две женщины, лежим в госпитале под Москвой.

После марша смерти из лагеря в феврале 1945-го, когда подошла Красная Армия, мы без сил упали на снег. Нас привезли сюда с отмороженными конечностями. Многим пришлось ампутировать руку, ногу или даже обе.

У нас к тебе огромная просьба: сделай всё возможное, чтобы нам поскорее изготовили деревянные протезы и мы как-нибудь вернулись домой. Домой.

Извини, что у меня слова прыгают, как слепые птицы по веткам. Я пишу ртом… Держу карандаш зубами.

Тебе передают привет безрукие и безногие, но не сломленные женщины из нашей палаты: Юдис, Мишель, Яблонка, Розетт, Сельма, Темерл, Анджелина, Каролин и, конечно, Бубеле с улицы Гаона.

Твоя старая знакомая Пайка».

2

Теперь я знаю точно: в устрицах на дне чемоданчика скрыты жемчужины, к которым нельзя прикасаться.

Хватит тут рыться. Я закрываю чемоданчик и кладу в изголовье.

Читаю в темноте свои горящие мысли:

Где я? (Кто я — это уже другой вопрос: всегда тот же самый и всегда другой!) Да, я опять у тёти Малки в Москве, на Русаковской улице… После встречи с мёртвой мамой в Понарах я опять приехал в свой временный дом, к тёте Малке.

Зима тысяча девятисот сорок пятого.

«Извини, что у меня слова прыгают, как слепые птицы по веткам», — вытатуировано на треснувшем зеркале. Когда я смотрю в него, они выскакивают через трещину из серебряной клетки и клюют меня в лицо.

Во-первых, мне стыдно своей руки, которой я пишу, во-вторых, я не знаю, что Пайке ответить. Думаю: «Письма надо посылать через сновидения или писать на бумаге сновидений. И чтобы создатель снов был почтальоном».

Это мои друзья, их просьба многое для меня значит. Мои горящие мысли освещают им лица.

С утра беру письмо и начинаю бегать по кабинетам. Слова и правда прыгают, как слепые птицы по веткам, и долбят клювами. Всюду слышу один и тот же казённый ответ: протезов ждут тысячи военных, в том числе генералы.

3

Как выражается старший сын тёти Малки, «непутёвый» Вера: «Пусть Мессия говорит хоть по-турецки, лишь бы я слышал его голос».

И вот я услышал его голос. Он спросил, но не по-турецки, а по-русски: могу ли я прочитать поминальную молитву?

Из голоса вырисовывается человек. Худое, белое как мел лицо. Чёрная шляпа. Костюм чернее тени, хотя сегодня солнечный летний день, нагой, как Адам и Ева, до того как попробовали от древа познания. Нет, как Адам и Ева, после того как они попробовали от древа смерти.

Я навещаю мёртвую маму у дымящегося кратера в Понарах, и человек в чёрном спрашивает: могу ли я прочитать поминальную молитву?

— Да, могу, — говорю я, — только скажите по кому.

— Леонид Маркович. Это мой отец.

Я читаю молитву по его отцу. Человек в чёрном одевает глаза в белый платок, как в саван.

— Будете в Москве — заходите. Вот моя визитка.

Он склоняется над кратером, отступает на несколько шагов, поворачивается и исчезает в чреве автомобиля, который ждёт наверху, где висят обрывки колючей проволоки.