Там, где ночуют звезды

Признаюсь: до сих пор я даже не взглянул на визитку. Но сейчас незнакомое чувство подсказывает: найди её. Кто этот человек в чёрном, который одел глаза в белый платок, как в саван?

Чувство не обмануло: человек в чёрном оказался высокопоставленным чиновником из министерства.

Он присылает за мной шофёра в двубортной куртке с медными пуговицами.

Я рассказываю, зачем приехал. Читаю Пайкино письмо, переводя с листа на русский.

— Читайте по-еврейски, — тихо говорит человек в чёрном, — я понимаю.

Читаю: «Извини, что у меня слова прыгают, как слепые птицы по веткам. Я пишу ртом… Держу карандаш зубами».

И вижу, что его лицо становится белее мела, как тогда, в Понарах.

— Эта женщина — землячка вашего отца. И у других женщин та же беда: им нужны деревянные руки и ноги. И Бубеле с улицы Гаона тоже.

4

Дверь открывается перед шеренгой деревянных людей. Они пришли со мной попрощаться: лесок, у которого ветви в доме, а корни на улице. Впереди Пайка. Я сразу её узнаю. Всё те же молодые, ярко-алые губы.

Я пожимаю твёрдые деревянные руки, как живые. Вот её подруги: Юдис, Мишель, Яблонка, Розетт, Сельма, Темерл… Внизу — Бубеле с улицы Гаона на трёхколёсной тележке.

Отовсюду слетаются птицы и поют у них над головой.

Самые красивые женщины на свете!

Они подают мне деревянные руки: из их плеч и локтей растут ветви с невиданными плодами.

Я провожаю их вниз по лестнице.

Лесок торопится домой, домой.

Впереди — Бубеле, сказочная лесная дева.

Пайка берёт меня под руку:

— Что меня мучает больше всего: Бома Зайчик жив? И если жив, у него руки тоже деревянные? Если нет, вдруг он не будет меня любить, вдруг не захочет обнять.

1986

Женщина с чужим лицом

1

Ни с соседкой за стеной, ни с её мужем я ни разу даже словом не перекинулся.

Случайно встречались у дверей, на лестнице, на улице, иногда в каком-нибудь кафе и только кивали друг другу, раз уж так принято. И я, и она, и он.

Редко-редко они давали себе свободу высказаться, когда я находился рядом, и, если это случалось, мое ухо щекотали звуки испанского языка. Даже их кошка, дама с роскошными усами, мяукала на языке Сервантеса.

По табличке на двери я знал, что их зовут Клара и Мануэль. Мануэля, чтоб не сглазить, Бог одарил немалым горбом. А Клара всякий раз, когда я её видел, вызывала одну и ту же мысль: женщина с чужим лицом. Чьё у неё лицо, я не знаю. Не знаю даже, кто такая она сама.

Однажды, осенней ночью, соседка за стеной сломала стену молчания между нами. Клара вошла ко мне без церемоний, как к старому знакомому, и голосом, похожим на звук лопнувшей струны, очень тонким и благородным, попросила, чтобы завтра я пришёл на похороны её мужа.

Она говорила не по-испански, а на языке, который мне близок. Но и этот язык дрожал испанской мелодией.

— Мануэль не проклинал смерть. Только показал ей фигу и угас.

2

Помню это кладбище, когда оно только родилось, и вот оно уже пригрело дедов, бабок и внуков.

Сколько пальцев осталось у двоих солдат-инвалидов, столько народу, считая меня, Клару и могильщика, было на похоронах.

По лицу Клары дождём струилась чёрная вуаль.

После «Эйл моле рахамим»[50] у глиняного холмика остались двое: я и Клара. Холмик напоминал горб Мануэля. Могу поклясться, Клара тоже так подумала.

Наши ноги прилипли к сырой глине вокруг могилы. Эта глина, подумал я, объединяет нас. Она — наша пища, наша вечная диета.

На могилу Клара уложила спать букетик хризантем. Потом, освободившись от глиняной гравитации, подошла ко мне:

— Всех этих, кто только что ушёл, я не знаю. Друзья Мануэля. Он с ними в бридж играл. Мои друзья тоже здесь, но их не видно.

Я огляделся по сторонам. Где же её друзья, за надгробиями, что ли, прячутся? Но вокруг не было ни одной живой души.

— Знаете, кто мои друзья? Это слёзы.

Из-под чёрного дождя вуали сверкнули две маленькие молнии.

Вскоре пошёл настоящий дождь. Капли запрыгали по холмику, как рыбки из ячей тяжёлой растянутой сети.

— Я провожу вас домой. Адрес я знаю. — Я взял Клару под руку.

Прислушиваясь к шуму дождя, я подумал: это не дождь шумит, а мертвецы воюют под землёй. Как же потом узнать, кто выиграл войну?

Кларина вуаль выросла, накрыла нас обоих, накрыла всё кладбище. Потемнело, как перед бурей.

3

Клара открыла, мы вошли, она сняла чёрную вуаль, и стало светлее. Так выглядит жемчужина, когда её вынимают из раковины.

Я присел за столик, инкрустированный фигурами ацтекских богов. На стене висел портрет Мануэля. Гораздо моложе, чем когда я его знал. Усы — как два серпа. Лацканы увешаны медалями. И никакого горба.

Клара исчезла на кухне и вскоре, держа спину очень прямо, вернулась в комнату с двумя чашками кофе. По её лицу пробежал оттенок хризантем, оставленных на могиле. Она села напротив. Глотнула чёрный напиток, и молния опять сверкнула в её глазах.

— Я знаю, о чём вы думаете…

— О чём думаем мы оба: вы много лет носили чёрную вуаль внутри, пока на кладбище не достали её из-под кожи и не надели сверху.

— Хватит думать, о чём не положено. Чем читать чужие мысли, прочтите лучше цифры.