Там, где ночуют звезды

Очень скоро от него пришла телеграмма: чтобы я оставалась там, где я есть (я тогда находилась среди освобождённых в Ландсберге), и он прилетит меня увидеть.

Чем его так разбередило моё письмо? Я почти не успела об этом поразмышлять: он приехал. Насколько я поняла, хотел не только увидеть лучшую подругу Гелы, но и себя показать: коренастый, низенький, ростом мне по плечо. Череп с залысинами, мышиная седина. Ладно бы хоть шляпой голову прикрыл — так нет же; хоть бы борода была пострижена, причёсана, без колтунов — нет; хоть бы широкое пальто надел, чтобы горба было не видно — нет; так мало того, при первой же встрече он сделал мне подарок — жуткий приступ астмы. Я подумала, сейчас загнётся. А ведь мы и разговаривать-то не могли. Я не знала испанского, а он — ни одного из двух языков, на которых я говорила. Но самое интересное: мы друг друга поняли. И если бы мы оба были глухонемые, всё равно поняли бы. Как вы догадались, это был Мануэль.

В нём привлекало именно то, что он выставляет напоказ лысоватый череп, ужасную бороду, острый горб и астму. Его родство с Гелой тоже сыграло роль. Признаюсь: будь он молодым, стройным красавцем, я бы не смогла к нему прикоснуться.

Меня не смутило даже, что в своей испаноязычной стране он разводит лошадей. Едва закончился приступ астмы, он тут же показал мне серию фотографий со своими лучшими конями. По-испански, вставляя еврейские слова, он рассказывал о них с такой страстью, с такой нежностью, что так даже герои любовных романов не говорят.

Мануэль увёз меня с собой. Я вышла за него замуж.

Каждый из нас начал играть свою роль: Мануэль разводил лошадей, а я писала воспоминания. Писала для единственного читателя: для Гелы.

Детей у нас не было. Да, Мануэль с гордостью рассказывал мне, что у него есть замечательный сын, Цезарь. Один из его жеребцов. Этот Цезарь трижды брал первый приз на скачках. Но после третьей победы случилось несчастье. Цезарь упал и сломал обе передние ноги. Его забальзамировали и поставили в мавзолей, специально для него построенный. Народ не перестал поклоняться своему кумиру.

У меня к Мануэлю никаких претензий. Его любви хватало и на меня. Ему дали медаль за развитие коневодства в стране. На церемонии вручения, в присутствии президента, он выкрикнул во весь голос: «Кто сказал, что Бога нет? Моя жена — вот Бог!»

7

Неужели ночь за окном рассеклась, и день шагает посуху, как при исходе из Египта?

Клара дремлет с открытыми глазами. Лицо медленно меняется, словно тлеющие угли превращаются в белёсую золу. Сейчас она Клара, а сейчас Гела. Может, она бросила себе в кофе таблетку снотворного?

Я ужасно хочу дослушать её историю до конца. Если она уже сняла передо мной губы, второй раз она этого не сделает. Но я должен обуздать свой эгоизм и оставить её в покое. Я накрываю её шалью и отступаю на несколько шагов.

Клара вздрагивает.

— Мой дорогой друг и сосед, не оставляйте меня в одиночестве, вернее, в моей двойственности. Я почти всё рассказала. Вы же писатель, да? Не понимаю, неужели вам не любопытно узнать судьбу моих воспоминаний, сотен исписанных мною страниц?

— Клара, поверьте, я всеми силами задушил в себе любопытство. Не думайте, что я хотел попросить почитать, чтобы посмотреть на ваши раны. Мне и своих хватает.

— Вы имеете право попросить. В любом случае вы должны знать. Так слушайте же: как я уже сказала, каждый из нас играл свою роль. Мануэль занимался коневодством, я писала воспоминания. А потом в стране произошёл переворот. Всё рухнуло, в том числе и дело Мануэля. Цезарь тоже потерял трон, его выкинули из мавзолея. Толпа склонилась перед другим кумиром, двуногим.

Мануэль вспомнил, что в детстве ходил в хедер и что у нас теперь есть своя страна. Так же быстро, как он прилетел в Ландсберг и забрал меня в говорящее по-испански захолустье, Мануэль бросил павших лошадей, и вот мы оказались в Израиле.

Есть такая китайская пословица: кто едет верхом на льве, тот боится слезть. Это в точности про меня, хотя я ездила не на льве, а на коне.

Итак, что же случилось с моими воспоминаниями? Я писала их только для одного человека: для Гелы. Перед отъездом из той страны я прочитала их Геле и сожгла. А что мне оставалось? Завещать, чтобы их сжёг кто-нибудь другой, как поступил Кафка? Его лучший друг Макс Брод потом показал ему язык.

1986

Карпл Фингергут

1

Давненько же я не видал своего земляка! Тысячу лет, не меньше. Хотя что значит не видал? Как раз таки видал в ту последнюю ночь и в тот вечер, когда закат, хрипя, тонул у горизонта и искал соломинку, чтобы ухватиться. Это было словно в царстве, где каждый человек — полноправный гражданин, но никому не известно, как это царство называется. А называется оно: Царство Сновидений.

Бывает со мной такое, и совсем не редко: сперва художник выписывает в моём Царстве Сновидений чьё-то лицо, закат, бурю, а потом вся композиция воплощается в действительность. Если, конечно, можно сказать, что жизнь — это действительность.