Там, где поют соловьи

– Не много счастья дал Бог твоей Стеше, Степушка. Года не прошло, как тебя забрали, выдал ее отец замуж. Невесту, Стешу твою, к алтарю привезли с опущенной фатой, чтобы никто глаз ее заплаканных не видел. А во время венчания она и вовсе чувств лишилась. Но все же обвенчали. Фамилия у жениха такая, не выговоришь… Фурнье. Сын пленного француза, к нам сосланного. Он у нас в городе трактир держит. Так-то он справный мужик, хваткий, состоятельный… Жили, не бедствовали. И все бы ничего, да уж больно этот Фурнье ревнивым оказался, да на расправу скор. Все тобою жену попрекал. Ревновал, значит. Попадало ей частенько. И детей она ему пятерых нарожала, а он все не унимался! Болеть она стала, чахнуть. Год как схоронили. Маленько тебя не дождалась.

В комнате стало тихо. Все молчали, не зная, что сказать в утешение Степану. А тот посерел лицом, только желваки ходили на щеках, да напряглись крепко сжатые кулаки.

– Ладно, – сказал он, наконец, – слезами горю не поможешь. Ничего уже не исправишь. Завтра с утра на кладбище пойду, повидаться с теми, к кому шел. Не думал, что встречи такими окажутся.

– Маруся тебя проводит, покажет могилки-то, – сказала, вставая с лавки, Марфа.

– Так она же не знает про Стешу, – удивился Степан.

– Все она знает. Побоялась тебе сказать. Больно много сразу на тебя…

Летним утром на кладбище было безлюдно. Умиротворяюще пели птицы в кустах орешника. Ветерок лениво перебирал листья, травинки. Крест на могиле Фрола Тимофеевича слегка покосился.

– Оседает еще земля, наверное, – вздохнула Маруся. – Батя уж несколько раз поправлял, а он снова кособочится. У бабушки крест стоит ровно, а у деда… Или место такое?

Степан не ответил. Он стоял над местом упокоения родителей молча, сняв картуз. Маруся поняла, что сейчас лучше не мешать, отошла в сторонку. Вскоре ей наскучило топтаться на дорожке, и она, кашлянув, сказала:

– Дядя, давайте я вам могилку Степаниды покажу, да побегу, а то с обедом не управлюсь. А вы уж тут сами…

Под кованым тяжелым крестом с надписью «Здесь покоится Степанида Фурнье» лежала та, с которой он обвенчался венком на берегу реки. Ее ласковый взгляд, белая шея с ниткой бирюзовых бус, остренькие груди, топорщившие сарафан, выбившаяся прядка темных волос на румяной щечке, до сих пор снились, беспокоили по ночам. Степан опустился на землю рядом с могилкой, положил руку на холмик, зашептал то, что хотел сказать при встрече с любимой. Благо – вокруг никого. Хотя нет, сзади хрустнула ветка под чьей-то ногой. Степан оглянулся и обомлел. В нескольких шагах от него стояла… Стеша. Такая, какой он ее помнил.

Степан смотрел на девушку, не в силах отвести взгляд, не понимая, что происходит. Пожалуй, она чуть выше, тоньше, чем Стеша… и коса светлее. Одежда другая: сатиновая блузка с оборками, широкая юбка с плетеным пояском. Стеша проще одевалась.

Девушка настороженно топталась на тропинке, не решаясь подойти.

– Это могила моей матушки. Что вы здесь делаете? Кто вы? – наконец промолвила она.

Степан поднялся с земли, сделал шаг навстречу. Девушка отступила назад, готовая убежать в любой момент.

– Я Степан Крутихин, – откашлявшись, сказал он. Я знал… любил Стешу, когда она была такой, как ты сейчас. Вы так похожи, что я принял тебя за нее.

– Да, я знаю. И о вас я знаю. Мама рассказывала.

– Ты меня не бойся. Я тебя не обижу.

– А я и не боюсь… Просто не ожидала. Матушка говорила, что вы добрый, хороший. Она о вас вспоминала до последних дней.

Девушка подошла поближе, с любопытством разглядывая человека, о котором была наслышана.

– А зовут-то тебя как?

– Ольгой.

Все последующие месяцы Степан трудился не покладая рук. Он так хотел наверстать, успеть в жизни то, чего его лишила упрямая воля родителя: построить дом, наладить дело, завести семью. Место выбрал там же, на Сокольей горе, недалеко от родительского дома. Здесь, на южной окраине города, проще было получить землю у управы. К зиме поставили стены, подвели под крышу, а уж весной дом был полностью готов.

– Ну, брательник, вот тебе и хоромы, – довольно потирал руки Михаил. – Теперь хозяйка в дом нужна. Присмотри каку вдовицу пошустрее.

– Так уж присмотрел. Только не вдовицу, а девицу.

– Да ну! Шустёр! И кого же?

– Ольгу, Стешину дочку.

– Шутишь? Ей семнадцать годков всего! Ровесница Маруськи моей! А тебе сорок пять – забыл? Считать разучился? Да и не пойдет она за тебя, старого хрыча.

– Ну, это она решать будет. Пойдет, не пойдет… И не вздумайте опять вставать на моем пути! Я на Ольгу смотрю, а вижу Стешу, она говорит, а во мне Стешин голос звучит… словно и не было этих долгих лет солдатчины.

Михаил покрутил головой, сказал с досадой:

– Слыхал я, что вас вместе у кладбища да на берегу видели, но не ожидал, что такое задумаешь. Впрочем, мешать не буду, намешали уже. Делай, как знаешь, твоя судьбинушка.