Там, где престол сатаны. Том 1

– Помянем… помянем Коленьку, – поднял он рюмку, и Сергей Павлович выпил до дна, жалея братца и в то же самое время ловя себя на мысли о его ужасной смерти как воздаянии за отречение его деда, Николая Ивановича Ямщикова.

Он пытался избавиться от этой мысли, находя ее, во-первых, мстительной, а во-вторых, слишком упрощенной для понимания замысла Бога о человеке (в том, разумеется, случае, если Бог есть и если Он, отвлекшись от забот мироздания, иногда обращает свое внимание на муравейник, каким, вероятно, предстает Его взору наша Земля). Предположим, Он обиделся и даже рассердился на Николая Ивановича, переметнувшегося в стан Его врагов. Почему тогда Он не покарал самого отступника, а, напротив, одарил его почти мафусаиловым веком, мощной сердечной мышцей, младенчески-чистыми артериями и пастью волка, не привыкшего упускать добычу? Или казнь Его чем медленней, тем страшней? Ибо не исключено, что лишь по особенному нерасположению Бога вокруг дяди Коли на склоне его лет образовалась пустота, грозящая стать особенно удручающей после отъезда правнучки Кати в другую страну. По кратким обмолвкам Николая Ивановича можно было понять, что жена внука, а Катина, стало быть, родная мать, скончалась в психиатрической больнице; Ямщиков-сын, доктор наук, профессор и лауреат, был сбит на тротуаре улицы Горького, возле ресторана «Якорь», грузовиком, поворачивавшим с Большой Грузинской, и два дня спустя умер в институте Склифосовского; его супруга, овдовев, вскоре вышла за начальника главка Минсредмаша, с которым у нее была давняя связь.

– А ваша… дядя Коля… жена?

– Сонечка-то? Пропала Сонечка, – хладнокровно и кратко ответил Николай Иванович.

Поначалу всего лишь движением бровей Сергей Павлович выразил свое изумление подобному повороту событий в супружеской жизни Ямщикова, но чуть погодя все-таки спросил:

– Как это – пропала?

Дядя Коля пригубил коньячку и тусклым взором окинул несмышленыша.

– А вот так. Взяла и пропала.

Осмелев, внучатый племянник высказал предположение, что тут, наверное, замешан некто третий, ради кого Сонечка покинула мужа и сына. Роковой треугольник. Неподвластен времени и общественно-политическим системам. Любовная лодка дала течь. Как всякий довод разума почти бесполезен в качестве утешения, но в аптечке лекаря это, пожалуй, единственное средство, которое можно рекомендовать даже в случае застарелой и ноющей при перемене погоды ране.

Дядя Коля выслушал, не перебивая, после чего, хлебнув из рюмки и причмокнув от удовольствия, подытожил:

– Редкая чушь. Третьим, ежели желаешь, в наших отношениях стало государство, которое мою Софью Лазаревну взяло в залог на десять лет и не вернуло.

– И вы… – пролепетал Сергей Павлович.

– Я, мой милый, не Дон Кихот, чтобы воевать с мельницами. Кроме того, я не собирался даже из-за жены ссориться с моей властью. Жены уходят и приходят, а власть остается. – Таким образом подбив итог своей семейной жизни и циничным силлогизмом государственного человека вызвав смятение в душе племянника, дядя вполне по-свойски ему подмигнул: – Наши жены – пушки заряжены, вот где наши жены. Слыхал?

Выпавший Ямщикову жребий побуждал Сергея Павловича снова и снова возвращаться к мысли, что равно неисповедимы как пути Господа, так и казни, которыми Он карает отступников. Вполне возможно, что на Небесах было принято решение пронзить тоской сердце старого чекиста и тем самым обратить его к покаянию. Но возможно также, что на Небесах далеко не в полной мере осознали, с каким кремнем им пришлось на сей раз столкнуться. Положим, дядя Коля готов даже был примириться с присутствием в квартире курящей правнучки – лишь бы она своим отъездом не оставляла его один на один с воспоминаниями, старостью и ожиданием конца. И Сергея Павловича он приветил, скорее всего, про запас, на всякий случай – чтобы под рукой был у него всегда человек, расположенный к сочувствию и готовый к заботам и помощи. Однако при этом он вовсе не собирался подвергать придирчивой ревизии все содеянное им за долгую жизнь и уж тем более не испытывал ни чувства вины, ни потребности в раскаянии за измену Церкви и беспощадную войну против нее. Обозревая прожитые годы, он склонен был сравнивать себя с библейским Иовом. С усмешкой прибавлял дядя Коля, что, само собой, всякое сравнение хромает, в том числе и это, но количество понесенных им невосполнимых потерь дает ему почетное право встать бок о бок с воспетым в Книге Книг невинным страдальцем. Вместе с тем имеется между ними коренное различие. Иов в конечном счете склонился перед Богом и принял как должное учиненную над ним жесточайшую расправу. Николай же Иванович прозревал в своих утратах всего лишь цепь нелепых и страшных случайностей, не имеющих лично к нему никакого отношения и, стало быть, смысла. Ни о каком коленопреклонении перед кем бы то ни было со стороны дяди Коли вообще не могло быть и речи.