Там, где престол сатаны. Том 1

– Мать, потеснись в гробу немного, хочу я спрятаться во мгле и от безжалостного Бога, и от живущих на земле. Хочу я спрятать свою душу, пуская родимая рука оберегает ее в стужу, как бесприютного щенка. Ты скажешь, матушка, что псина к тебе пристроилась в гробу, а это гладила ты сына, его бездомную судьбу.

– …и от безжалостного Бога, – с послышавшимся ему ропотом в голосе повторила Аня, – и от живущих на земле.

Тотчас посетила его мысль о имеющихся у нее собственных и вполне достаточных основаниях обвинять Бога в безжалостности. Ежели из великого множества она предпочла одного, а Бог его забрал, то разве это не является для нее веским основанием согласиться с Вениамином Блаженным? И разве милосердный Бог (каким Он, несомненно, хотел бы выглядеть в глазах созданного им племени) не должен в первую очередь заботиться о сохранении любви и любящих? И есть ли у него высший замысел, который хотя бы в малой степени мог оправдать смертельный разрыв им же благословенной связи? Зачем Он отослал одного в царство мертвых, а другую оставил в стране живых с кровоточащей раной в сердце? Она не может спуститься к нему, он никогда не вернется к ней – и кто скажет, для чего нужна Богу их вечная разлука?

– Афганистан? – коротко спросил Сергей Павлович.

Она кивнула.

– Под Кабулом, – голос ее дрогнул, и она опустила голову. – Он переводчик… Был, – бесстрастно и сухо прибавила Аня. Затем она спокойно кивнула на предложение Сергея Павловича помянуть ее погибшего друга и пригубила вино, в то время как он в один глоток осушил рюмку и сразу же потянулся налить себе еще. – Не надо, – мягко отстранила она его руку от синего графинчика. – Рассказывайте дальше.

Он подчинился с покорностью преданного пса, закурил и постарался изобразить Рому Грызлова – с брюшком, индюшачьей кожей подбородка, хищными огоньками в глазках-буравчиках и статьей, начинающейся словами: «Что сделал бы Ленин, будь он сегодня жив?»

Дивный вопрос, не правда ли? В самом деле, что сделал бы сегодня Владимир Ильич, восстав из мавзолея, который Сергей Павлович не так давно, находясь в совершенно расстроенных чувствах и некотором подпитии, безнаказанно осквернил своим плевком?

– Как, – изумилась Аня, – вы плевали в мавзолей?! Или – на мавзолей, не знаю, какой тут нужен предлог… Вас могли арестовать.

Сергей Павлович отмахнулся. Пустое. Любой предлог. Свидетелями его поступка, чья природа целиком и полностью относится к области уличной комедии, и по трезвому размышлению неким образом пересмеивает выстрел небезызвестной Фанни или Фаины, что, впрочем, одно и то же, были немцы, один из которых оскорбил Сергея Павловича, назвав его «русской свиньей». Russische Schwein. Немец-дурак. Он не понял, да и не мог понять мистического смысла совершенного на его глазах действия. Он видел перед собой всего лишь подвыпившего пакостника – но не увидел человека, взывающего к отмщению. Прах деда Петра Ивановича и миллионов убитых вместе с ним стучит в сердце! И Сергей Павлович стукнул себя кулаком в грудь. А Рома и Ленин, рыдавший у ног преподобного Симеона ночью в Александровском саду и умолявший его похлопотать на Небесах о своем освобождении из мавзолея (на что получил краткий и решительный отказ), – одного поля ягоды. Если Ленин убил Петра Ивановича, то разве Рома откликнется на просьбу сына и внука убитого снять трубку кремлевского телефона, по которому только что ему звонил Горбачев, и сказать буквально два слова кому-нибудь из начальников Лубянки? И просьба-то: пустяк! На вполне законном основании ознакомить ближайших родственников репрессированного священника П. И. Боголюбова с его следственным делом. Узнать хотя бы, где они его убили! Могилу его найти – пусть общую для многих страдальцев, но чтобы знать, что в их смертном и вечном содружестве и он обрел свое место. Нет-с! И на Кузнецком, в приемной КГБ, точно так же показали из окошечка унизительную фигу, а вдобавок вытолкали взашей.

– Бедный, – вздохнула Аня.

Да! Выгнали, как паршивую собаку! И кто?! Гнусный прапор, от которого разит потом шакала, вволю потрудившегося над своей самкой!