Там, где престол сатаны. Том 1

Разгорячаясь, он и дальше готов был указывать Небесам на их ничем не оправданное потворство здешним изменникам, лжецам и корыстолюбцам. У этого Антонина денег куры не клюют и три не то четыре дачи. Священная бедность! Ветхое рубище! Корка хлеба и глоток воды! Монашеское смиренное житие! Плоть, где жало твое?! Вожделение, где сила твоя?! Прелюбодеяние, где коварство твое?! Сергей Павлович желчно рассмеялся. Пустые возгласы и праздные вопросы. Взгляните на детей, не смеющих назвать родного отца папой; и на законных жен, представляющихся двоюродными сестрами своих мужей. А не желаете ли битву при Патриархе: Антонин против Ворхаева, Евгения Сидоровна против Веры всея Руси? Или оперу: старое сердце умеет любить? Но не царь Додон герой, а Его Святейшество. Седахом на престоле, им же овладел волею партии и правительства, имея в деснице жезл митрополита Петра, выданный напрокат конторой кремлевских музеев и глаголя иподиакону, малому себе на уме, из семейства иерейска, благонравна и властепокорна, а где ныне услада души моей и отрада очес моих, где лебедь пышноперсая, горлица томная, пава ненаглядная? И отверз уста иподиакон, и воззрел на согбенного летами и удрученного немощами лукавыми глазами цвета спелых маслин из сада Иосифа Аримафейского и рек, что отплыла белая лебедь на черном лимузине держать совет с Ворхаевым, како укрепить и непреоборимым содеять им союз против злокозненного Антонина, прокравшегося в Чистый, яко тать, и ныне рыкающего повсюду, яко скимен, и замышляющего при живом Предстоятеле похитить его власть, дабы употребить ее во благо своего нечестивого семейства. Порождение ехиднины, сосуд мерзостей, шелудивый пес, пожирающий собственную блевотину, высоко он занесся, но тем страшней будет его неминуемое падение. Истинно так, отвечал на разумные речи смышленого малого великий господин и отец наш и, возложив на юную голову уже почти бесплотную длань, возвел выцветшие очи гор'e и молвил: аксиос. Тако да будет тебе, сыне, егда войдешь в пристойные лета.

В продолжение речи Сергея Павловича, во время которой он иногда отвлекался на коньяк, кофе и папиросу, Аня невесело улыбалась.

– Вы вдруг и слишком близко оказались к свету, – заметила наконец она, выводя черенком вилки на скатерти какую-то букву. Ему показалось – прописное а. Алексей, Александр, Антон – как его звали, ушедшего в небытие и забравшего с собой ее любовь? Артур? Что за гадкое имя. – В этом ваше счастье, но и ваше… – она помедлила, подыскивая нужное слово, – искушение. Видевший свет отвергает тьму. Отсюда ваша горечь. Но ведь и в нашей жизни есть свет! Я бы умерла, если бы не видела… если бы не верила… в это. И вам, Сережа, – впервые назвала она его так, одним именем, без прибавления отдаляющего отчества, назвала, как друга, как, может быть, близкого человека, – чудесно прозревшему Вартимею… помните?.. надо теперь учиться видеть… и верить.

«Верить?! Во что?!» – чуть было не вскричал он в ответ, но замер, потрясенный. Не о том ли же самом он уже вопрошал ее при встрече, которой не было и быть не могло? Он схватился за голову.

– Нет, нет, – поспешил Сергей Павлович успокоить Аню, поймав на себе ее встревоженный взгляд, – я в порядке. Не пьян, не болен, не потерял рассудок. Но я не могу вместить… Понимаете?

Она кивнула, не сводя с него глаз.

– Все это – где сон, где явь… Я не знаю, как мне вас благодарить, что вы пришли и слушаете… Правда! Погодите, Аня, я не совсем то хотел… Вот что. Тот старец, который со мной говорил, когда я из болота выполз, – я ведь его в квартире Антонина увидел, на иконе. Волосы, борода, усы, выражение лица совершенно особенное – чуть болезненное, может быть, мягкое и вместе с тем взыскующее… Это он был, я его на смертном моем одре узн'aю!

– И… кто? – отчего-то шепотом спросила она.

– Симеон Шатровский, – нахмурясь, сказал он.

– Преподобный Симеон?! – ахнув, она приложила руки к щекам и с каким-то новым, восторженным и робким выражением в темных, мягких глазах посмотрела на Сергея Павловича.

– У меня что – нимб появился?» – неловко пошутил он.

– Я что-то читала о нем в этом роде, – как бы совсем не слыша его, молвила Аня. – Одна женщина собралась было наложить на себя руки, а он ей явился и сказал: ты грех придумала, радость моя! Она ему – невмоготу более терпеть, батюшка! А он ей отвечает, совсем как Аввакум – Марковне… Помните?

Сергей Павлович пожал плечами. Откуда?

– Ну Аввакум, протопоп, его с женой за приверженность к старому обряду как только не мучили и власть, и церковь… Их зимой, в темень, гнали по льду Байкала в ссылку. И Марковна возопила: «Доколе терпеть будем, батька?!» – «До самыя до смерти, Марковна», – так, кажется, он ей отвечал. Вот и преподобный этой женщине несчастной почти теми же словами: «Терпи, радость, моя, терпи и веруй, а коли нужно – до самой до смерти!» Он замечательный, – с сильным чувством произнесла Аня. – У него жизнь и простая, и глубокая, и светлая… Вам редкая удача выпала, Сергей Павлович. И он, преподобный, и ваш дед – они на вас, по-моему, какие-то особенные надежды возлагают.