Там, где престол сатаны. Том 1

– Давай, Кузьмич, на Большую Грузинскую, угол Тишинской площади, – садясь в «рафик», сказал он водителю, тощему, насквозь прокуренному мужику с вислыми усами сичевика. – Дом с аптекой, ты знаешь…

– А в скверике напротив там член торчит высокий, – отодвинув стекло и просунув голову в кабину, пропел студиоз, едва уместившийся позади, на откидном стульчике.

– То не член, – процедил Кузьмич, выруливая со двора на улицу. – То мон'yмент российско-грузинской дружбы, чтоб они ею поголовно усрались…

Сергей Павлович поплотней запахнул черное форменное пальто, поднял воротник и заметил, что Кузьмич ныне не в духе. Дух? Кузьмич хмыкнул. Дух у нас всегда крепкий, партейный. Ежели бы еще указ вышел, чтоб его вместо бензина в бак заливать. И вместо старой резины на колеса ставить. И чтоб вместо этой ржавой телеги ездить на нем, как на новеньком «мерседесе»…

– Дух, – глубокомысленно заметил студиоз, – есть нечто газообразное. Придется тебе, Кузьмич, баллонами обзавестись.

– Может, и так, – нехотя согласился Кузьмич.

Минуту спустя он тормозил на красный свет и c чудовищным матом орал, что еще немного – и к такой-то матери их вынесло бы на встречную сторону. А машина какая-нибудь окажись там? А пешеход? Куда тогда? В тюрьму? На кладбище? Днем все текло, а выезжали – уже было минус десять. И еще подморозит. И двигай себе на лысой резине прямым ходом на тот свет.

– Да-а, – сладко зевнул студиоз, – побьется ночью народ…

Мелкий снег летел им навстречу, елозили по стеклу «дворники», скрипел и стонал на выбоинах Красной Пресни «рафик», и в ответ на его скрипы и стоны Кузьмич со скрежетом переключал скорости и сквозь зубы, стиснувшие папиросу, призывал проклятья на головы тех, кто за гроши заставил его ездить на гребаном металлоломе по гребаным улицам. У зоопарка он включил сирену, и «Скорая» с воем свернула налево, на Большую Грузинскую, и покатила вверх, минуя расположенные друг против друга две территории зоологического сада со спящими в эту пору хищниками, травоядными и пресмыкающимися, Георгиевский сквер с маленькой фигуркой Шота Руставели, в сей поздний час изображающей не столько поэта, сколько одинокого путника, оказавшегося ночью в призрачном лесу, переулки Большой и Средний Тишинские по левую руку и чахлый Тишинский сквер с мон'yментом по правую. Сергей Павлович прикрыл глаза. Сто раз видел. Был, говорят, некогда храм за Георгиевским сквером, в начале Зоологического переулка, где теперь индустриальный техникум. Сквозь темноту едва просвечивал бы, наверно, золотой купол, но в виду его душе не так тягостно было бы влачить бремя своего земного существования. Согласитесь, граждане и гражданки. Вы, взывающие в ночи к «Скорой помощи» и чающие получить от нее утоление страданий, причиняемых застрявшим в мочеточнике камнем, сердечными болями, периферическими язвами, ущемившимся в поясничном отделе позвоночника нервом, перекрывшим кровоток тромбом, воспалением легких, среднего уха, желчного пузыря, простаты, матки, отеком яичников, кишечной непроходимостью и проч., и проч., – согласитесь, мои дорогие, как называл вас пару дней назад о. Вячеслав, которому сникший от сознания собственной греховности и утративший бдительность доктор Боголюбов открыл заветную тайну Завещания Патриарха, о чем, слава Богу, пока не проведал папа, Павел Петрович, много лучше сына познавший коварство и жестокость мира, – согласитесь, бедные вы мои, что от пеленок до могилы человек жив исключительно надеждой. Отними ее – и сколь несчастны станем мы все, ибо и последний нищий тешит себя мечтой о повестке из Инюр-коллегии, приглашающей его явиться за наследством почившего за океаном дядюшки, и жалкий пропойца, засыпая в подвале, воображает себя в черном костюме, белой рубашке и галстуке, вместе с друзьями-трезвенниками из общества анонимных алкоголиков воспевающим «Аллилуиа!», и в пылких фантазиях засидевшейся в невестах девицы возникает обольстительный герой, которому она с восторженным криком дарит увядающий цветок своей невинности. Также, о братья, и душа одинокая, обитающая в сорокадвухлетнем теле, облаченном в белый халат, а поверх него – в черное пальто, пошитое из казенного сукна на казенные же деньги (какого дьявола, между прочим, был для нас выбран Мосгорздравом черный цвет, более приличествующий Харону, чем нам, посланцам жизни?!), с надеждой постучала бы в двери храма, и ключарь отворил бы ей со словами: «Что ж ты маялась, душенька, и робела переступить порог отчего дома? Иди, милая, иди, натрудившаяся, иди, неприкаянная – иди, и аз укажу тебе лествицу, прямиком ведущую на Небо, в места вечного проживания светловидного старца и мученика Петра, простирающих к тебе руки и зовущих водвориться под кров Бога Небесного».

– Приехали, – буркнул Кузьмич.

Сергей Павлович выбрался из машины. Согнувшись в три погибели и чертыхаясь, вылез и студиоз с чемоданчиком в руке.