Там, где престол сатаны. Том 1

– Гляди, – шепнул о. Петр брату, – одержимость какая… Они еще свою власть не утвердили, а уже кинулись мощи разорять. Невтерпеж. Почему?

Брат, склонив голову и несколько подумав, сказал, что перед нами ярчайший пример ненависти, подчинившей себе даже и политический расчет. Ибо циничный политический рассудок, холодно размыслив, наверняка отложил бы все противоцерковные действия до лучших времен. Ежели, к примеру, попустит им Господь врасти в русскую почву – вот тогда у них все карты в руках. Тогда круши без оглядки. Жги. Топчи.

– Лютой ненавистью только могу объяснить, – повторил о. Александр и, еще подумав, прибавил: – И в каждом сердце, в мысли каждой – свой произвол и свой закон…

– Ты написал?

Старший брат вздохнул.

– Если бы. Поэт Александр Блок.

– Вот именно: свой произвол и свой закон. – И прямо в ухо брату о. Петр зашептал, что все они (кивком головы указал он на членов комиссии, еще не приступивших к своему делу и стоявших друг подле друга – в точности как на снимках, которые в том же декабре появились в «Правде» пензенской и в «Известиях» московских и на которых, несмотря на скверное качество печати, можно было, пристально вглядевшись, узнать и товарища Рогаткина, и Ваньку Смирнова, и первого на губернии поэта с тетрадкой в руке, и всех остальных за исключением доктора Долгополова, не только уставившего глаза в пол, но вдобавок от аппарата почти отвернувшегося) – все они вряд ли понимают, ради чего послали их сюда с целым отрядом милиции и агентов. Товарищ Рогаткин, может быть. А Ванька наш, и поэт с губернской славой, и дядя черноусый и злобный – они полагают, что явились в храм лишь для того, чтобы покончить с мощами преподобного. Вскрыть, опозорить и похитить. Но тут глубже! Тут, брат, идея мировая, сатанинская идея! Христа убить, а вместо Него объявить кого-нибудь другого.

– Кого?! – забывшись, в тревоге воскликнул о. Александр.

– Повторяю для тугоухих, – недовольно проговорил председатель комиссии. – По просьбе присутствующих здесь служителей культа вот этого гражданина монаха и этого гражданина попа я определяю стоять непосредственно у гроба. Они будут извлекать кости Симеона и предъявлять их сначала доктору, затем мне, а потом и остальным членам комиссии. Ну давайте, давайте. Зря время теряем. Уже половина двенадцатого.

3

Отец Маркеллин звался в Шатрове «гробовым» по своему многолетнему монастырскому послушанию – заботиться о раке с гробом и мощами преподобного. Все годы был он при мощах почти неотлучно, отходя от них лишь на короткий сон и трапезу. Зачастую же, по благословению отца-наместника, и спал в храме, возле раки, и говорил братии, что всякий раз пробуждается с чувством неизъяснимой радости, словно в ночном забытьи благодать великого старца осияла его. Он говорил также, что Господь сподобил его, недостойного иеромонаха, быть свидетелем многих чудес, произошедших от святых мощей. В подтверждение своих слов особенно близким ему насельникам обители он иногда предъявлял сшитую им собственноручно из больших и плотных листов бумаги тетрадь, содержащую исключительную по точности и достоверности летопись всех случившихся в годы его послушания замечательных событий. Одной из первых была запись об исцелении дрожащей девочки шести с половиной лет. Отчего она дрожала

, в чем заключалась ее болезнь: в медленном ли движении крови, вызывающем ощущение мучительного холода, или в постоянном воспоминании о пережитом, может быть, даже и в младенчестве сильнейшем душевном потрясении, – о. Маркеллин не знал. Но собственными глазами видел, и ушами слышал, и в летописи своей отметил, что на пятый день слезной молитвы у мощей преподобного мать девочки с воплем изумления и счастья всех оповестила, что ее дитя более не дрожит. «Исцелилась! – восклицала она, словно бы впав в кратковременное безумие, и, не веря глазам, лихорадочно, будто слепая, ощупывала девочку, и плакала, и повторяла: – Преподобный отче Симеоне… Преподобный отче Симеоне…» В голову о. Маркеллину пришла тогда мысль, что человеку перенести внезапное счастье столь же трудно, как и вдруг свалившуюся на него беду. На Господа положись – и все тогда стерпится: и горе великое, и радость большая. Само собой, этого он не писал в свою тетрадь, справедливо полагая, что размышления простого монаха не имеют никакого значения по сравнению с происходящими у раки чудесными событиями.

Вскоре после дрожащей девочки явилась молодая женщина, дворянка, объявившая наместнику, а потом и о. Маркеллину, что после неоднократных молитвенных обращений к великому старцу – и в церквях Орла, где она проживала в собственном доме на окраине города, и здесь, в Шатрове, куда вместе с мужем в минувшем году она приезжала трижды и всякий раз купалась в источнике, – она, наконец, зачала и родила сына, первенца, тогда как за семь лет законного и счастливого супружества ей не удавалось сохранить в своем чреве драгоценный плод.

Ее свидетельство о. Маркеллин приобщил к прочим.