Вдруг ощутив на себе чей-то пристальный взгляд, Сергей Павлович не без усилий повернулся и принялся рассматривать спутников, оказавшихся в одном с ним пространстве и времени, точнее же – без пяти минут девять в тесно набитом вагоне метро на перегоне от станции «Проспект Маркса» до станции «Дзержинская». Какие имена! Желаю сию же минуту приступить к изучению «Капитала» или, похерив заветную мечту о вступлении в орден иезуитов, взять в чистые руки меч и, не зная в горячем сердце пощады, с холодным разумом рубить собачьи головы врагов революции, пусть даже среди них будут люди, ни сном ни духом не помышлявшие о низложении новых кремлевских вождей. Дзянькую, панове. Но, сограждане, отчего с утра на ваших лицах оттиснула свою печать усталость? Отчего вы угрюмы? Чем озабочены? Свалившемся на вас безвременьем? Очередями? Пустыми полками магазинов? Безденежьем? Обрушившимся на вас камнепадом страшных свидетельств о нашем недавнем прошлом? Болезнями? О, и в самом деле, едва ли не каждому надо поспешить в лечебницу: гражданину А (в сером костюмчике, с портфелем, оттягивающим руку) срочно сдать анализ мочи, гражданину Б (с круглым лицом, покрытым крупными каплями пота) немедля сделать кардиограмму, гражданке В (с тонкими злобными губами и страдающим взором), не откладывая, отправиться к гинекологу по поводу несомненно имеющейся у нее эрозии матки. Гражданину Г… Тот поспешно отвел глаза. Ага. Вот он, отекший с похмелья серолицый
Наше несчастье, думал Сергей Павлович, медленно выходя из метро на площадь, приближаясь к двери жуткого дома и берясь за латунную ручку, заключается в том, что нас можно мять, будто глину. Нас тысячу лет мяли кто как хотел и называли эту пытку созиданием российской государственности. В итоге имеем на сегодняшний день множество существ, весьма напоминающих людей, но трагически обделенных главными человеческими достоинствами – памятью о прошлом и сострадающим сердцем.
…Но бедный, бедный отец Викентий!
2
…Шептал про себя Сергей Павлович, пока повторялась знакомая и отчасти уже успевшая опротиветь ему процедура с прапорщиком у входа (сегодня стоял на посту бравый парень, грудь колесом), дотошной проверкой паспорта, записью в канцелярской книге и телефонным звонком, вызывающим капитана Чеснова. И на сей раз тот явился незамедлительно, крепко пожал доктору руку, повел его в подвал, к столу, и ушел в хранилище. Сергей Павлович уселся, бросил взгляд в окошко под самым потолком и вздохнул, снова вообразив себя не посетителем – узником, забранное же решеткой мутное окошечко с изредка мелькающими в нем ногами прохожих – единственной своей за долгие годы возможностью приобщиться к жизни свободных людей. Но недолго был он в заключении. Распахнулась дверь, и Сергей Геннадиевич Чеснов (без буквы «т») свалил на стол стопу толстых и тонких дел в одинаковых серых обложках, морщась и приговаривая:
– Пылища, сил нет…
– Ага, – равнодушно ответил Сергей Павлович, с нетерпением открывая первую папку.
– Аллергии не будет? – озабоченно спросил капитан.
– Все может быть, – не поднимая головы, сказал доктор. – Вплоть до бронхиальной астмы.
– А платят гроши, – посетовал Чеснов. – Ладно. Я вам желаю. Ищите и обрящете. Так, кажется, у вас, у верующих?
– У нас, – Сергей Павлович оторвался от своей тетради, куда успел записать: «Дело № Р 3016 по обвинению Жихарева Александра Михайловича (епископ Валентин)», и взглянул капитану прямо в насмешливые серые глаза, – именно так. А у вас?
– У нас вопросик. Что ж это вы от родного дедушки отреклись? Прямо как апостол Петр от Христа, – уже в дверях посмеивался Чеснов.
У Сергея Павловича дрогнуло сердце.
– Отрекся?! – при этом он не только сумел сохранить спокойствие, но и постарался выразить свое глубочайшее изумление. – Вы меня с кем-то путаете.
Не путает – ловит. И фотографию деда Петра Ивановича нарочно вложил в дело Кириака. Зачем? Дьявол их разберет.