– Ну-ну, – все еще не уходил капитан, несмотря на архивную пыль и вероятность тяжких заболеваний, сохранивший отменное расположение духа. – Недели две назад вы в одну фотокарточку прямо-таки впились… Я еще спросил: не дедушка ли ваш любимый?
– Помню, помню… Этого неведомого мне страдальца вы окрестили
– Неведомого? Будет вам, доктор… Прекрасно вы его узнали, деда вашего. Но решили этот фактик скрыть. А почему?
Теперь уже Сергей Павлович засмеялся в предвкушении неотразимости своего ответа.
– Как бы, интересно, я Петра Ивановича смог бы узнать, если я его никогда не видел? Ни его самого, потому что он погиб задолго до моего рождения, ни его фотографий… Писаных на заказ провинциальным или лагерным художником его портретов в нашей семье тоже нет.
– Все, может, и так, – пробормотал Чеснов, закрывая за собой дверь, – но вы его узнали.
Сергей Павлович мстительно усмехнулся ему вслед.
Минуту спустя Чеснов снова заглянул в подвал и снова отвлек доктора, успевшего погрузиться в другую, страшную жизнь.
– Забыл, – сказал он, слегка хлопнув ладонью по своему гладкому лбу. – С этой службой, будь она неладна… Вы потеряли близкого человека. Мои соболезнования.
– Я что-то… – с сомнением начал Сергей Павлович, но тут же был поставлен перед совершившимся трагическим фактом, а именно – злодейским убийством о. Викентия.
– Дедушку, в память о котором вы глотаете архивную пыль… Хорошо, хорошо! Не желаете признавать – ваше дело. Но этот-то! Ваш, так сказать, поводырь в церковных дебрях… Пил, правда, чересчур даже и для монаха.
– А вам, – помедлив, спросил Сергей Павлович, – ну ведомству, где вы имеете честь… Известно что-нибудь о его убийстве? Кто? Почему?
Капитан пренебрежительно махнул рукой. И гадать нечего. У
– Надо же! – изумился Чеснов все с той же, играющей в серых глазах насмешкой. – Антихрист! Безумно интересно, должно быть…
– Кому как, – сухо отозвался Сергей Павлович.
– А за антихриста его и свои могли пришить – особенно если он чернухи подлил в любимую вашу церковь. У них там нравы – ой, ой! Ватикан отдыхает. Впрочем, не наше это дело, есть милиция, пусть копает. Хотя – помяните мое слово – глухой висяк.
– Хотите сказать – не найдут?
– Ни-ког-да! – закрывая за собой дверь, весело отчеканил капитан.
О чем задумался Сергей Павлович после его ухода, невидящими глазами уставившись в пожелтевшую от времени страницу с полинявшими синими машинописными строчками?
О странном совпадении собственных догадок с предположением веселого капитана. Нож Викентию в сердце вонзили
О том, как чудесно было бы ему вместе с Аней оказаться на Святой Земле, где-нибудь на берегах Галилейского моря, в городе Благовещения – Назарете, в Вифлееме, где совершилось чудо Рождества, в Иерусалиме, городе Распятия и Воскресения… И там, у Гроба, спросить: Господи, или мы тени в мире, куда Ты нас послал? Ты нас соделал людьми, облек в плоть, дал кровь нам живую, – но отчего создание Твое упорно ищет себе другого отца, а кого – Тебе ведомо? И четырехдневный Лазарь, говорят, горько плакал, когда Ты его воскресил: зачем-де Ты вернул его в жизнь, в которой так мало радостей и так много страданий? И если словом Твоим Ты вызовешь из небытия всех тех – и Сергей Павлович коснулся папок в серых картонных обложках – кто здесь погребен, умерший ли от болезней, не перенесший мук голода, надорвавшийся ли от непосильного труда, со свинцом ли в голове или в сердце, и они встанут и глянут на все, что ныне происходит в их Отечестве, то не завопят ли они к Тебе, как воскрешенный Лазарь, и не прорыдают ли, что в этом мире для них места нет?