Там, где растет синий

Красивые белые бобы гармонично лежат на моих коленях. Китайские авиалинии складываются в китайское авиауглы, и к десерту уже образуется китайский помпуш-кругляк. Тем и питаемся. Прошёл час, а жимолости нигде нет. Лететь предстоит всю ночь, и каждую минуту её ты страдаешь по поводу своей потери. Потом выходишь из самолёта, заходишь в другой, немного пьёшь, повторно не найдя жимолость, и через некоторое время – хоп! – оказываешься на другой стороне света, бросаешь сумку у порога, ныряешь в кровать и до полудня сладострастно спишь.

Днём солнце наваливается на тебя, как охающая пенсионерка в метро. Ты открываешь лицо и точно размазываешься по реальности. Сколько тебе надо морщиться, мяться, растягивать спину, чтобы стать более-менее выпуклым? А на кухне уже стоит желающий сойти с ума досрочно и вырезает человечков из хлеба.

– Да ладно? – спрашиваю.

– Ну, – отвечает.

Девушка стоит с ножницами и вырезает семейку хлеборобов. Это Грета, моя сестра. Работает в швейном салоне. Добрая, но депрессивная толстушка.

– Вот видишь. Я шью и шью. Я стала тряпкой. Я стала мамкой-тряпкой… шапкой-тряпкой… Я стала тапкой-шапкой…О боже!

Грета начинает истерично срезать волосы с головы и вставлять их в хлеб. Так хлеб начинает делиться на мальчиков, на девочек и на крошки. Грета брызгается слезами. Это последний человек в мире, который рефлексирует. Я её за это люблю. Наливаю девочке виски из шкафа, потом наливаю себе, и мы вырезаем человечков вместе.

На полке лежит градусник. В градуснике лежат градусы. Сегодня погода во мне пасмурная. Да и на улице снег. Грета напивается и засыпает на подушке, а я разминаю перчатки и выхожу наблюдать аварии на дорогах. Пристаёт какой-то невзрачный тип.

– Лера?

– Нет, это не я.

Но по вечерам после виски я очень послушная девочка, и он обращает на это внимание. Мы гуляем по бульвару, а потом тип оказывается зажиточным инженером и дарит мне яхту. Как вариант. Но на самом деле он вовсе не инженер, а какой-то скомканный фрагмент неживой, как и вся остальная часть человечества. Неважно. Держит руку на моём колене, пока мы сидим на скамейке. А колени у меня квадратные, как подставки. Он удивляется, но приглашает к себе домой.

Его дом. На ковре лежит ворс. На тумбе скатерти. На платье кофта. На мне – лось. Новая идея – произвести эффект. Произнести речь. Проглотить соки. Теперь он доволен. Держит мой локоть в руке как трофей. Курит. Спит.

На следующий день мы снова гуляем по бульвару и теперь уже менее знакомы. Я трезвая и не люблю пространных обедов в сомнительных забегаловках. Всё, что угодно. А обед в сапогах, болтающихся над столом, я не люблю. Но Грета то и дело плачет и вынуждает меня надевать эти сапоги на свидания, чтобы её рассмешить. Вот и сейчас я надела. Он от них без ума. Грета – дизайнер одежды для резиновых женщин. Она знает, что нравится мужчинам.

Ещё несколько дней я провожу дома в таком же режиме, пытаюсь раздобыть что-то вместо жимолости, но всё безрезультатно. Придётся идти так, без всего. Пойду так. У меня же встреча, я по делам тут, в этом городе. Долго крашусь, сознательно выбираю тёмные цвета, делаю акцент на скулы и ресницы, чтобы казаться злее. На улице немного холодно, но не катастрофа. Пережидаю в подъезде, когда нос будет менее красным. Сердце стучит спокойно. Звоню. Открывает.

– Привет, Лера, проходи.

Впервые вижу его. Старик, выглядит неважно, ссутулился и, наверное, много пьёт. У него затруднено дыхание, он кашляет в платок клетчатый, но старается делать это без шума, спокойно, и этим раздирает себе горло ещё сильней. Сажусь на стул и помогаю ему укрыться.

– Я не смогла довезти, – говорю.

Он гладит меня по руке, и в лице его, кажется, ничего не меняется.

– Я тебе дам её опять. Но теперь по-другому начну, потому что ты перестала запоминать. Итак, представь себе агрессивное насекомое, маленькое такое, но с большими крыльями. Допустим, это насекомое-парализатор. Оно делает укол в нервные узлы жертвы и потом кладёт свои яйца на этих вот несчастных жуков, пауков, гусениц, которые остаются полуубитыми и таким образом могут какое-то время служить пищей для личинок… Это то, о чём я рассказываю тебе: они смогли нас парализовать, не убивая… Понимаешь, о чём я?

– Начинаю понимать…

– Лера, нас мало осталось – тех, кто умеет сопротивляться, и мы должны продолжаться, чтобы потом однажды вывести из этого оцепенения других, придумать, как вывести, и вывести…

– Я вспомнила вас.

…Это последний человек, который знает, зачем нужна жимолость. Я каждый раз летаю к нему из разных городов, пытаясь доказать, что я могу удерживать жимолость, что у меня есть жимолость. Жимолость – это наша тайна, условный знак, никакой жимолости физически нет, но есть жимолость между нами, теми, кто хочет не быть заживо съеденным. Правда, каждый раз она теряется, я думаю, что она тут, а она пропала.

– И не забывай летать, летай почаще: там, в воздухе, не действует эта сила, разжижающая человеческий мозг, заставляющая интеллект терять связи между объектами, пожалуйста, летай, девочка.