Там, где растет синий

Было утро, наверное, или семь кусков дня в стакане, Милан проглотил стакан бергамота на автомате, проложил столько-то тропинок между волосами, выкидывая белые, умылся, оделся и пошёл бродить по городу, обменивая золотые короны на еду или симпатию, на сочувствие или совет, что ли. В медном районе стояла невесомость особого вида, горели шарики и дневные костры. Кто-то окликнул его:

– Эй ты!

Это был превратный колдун. Он так и бормотал: «Я превратный колдун» – и то и дело менял свою форму, увидеть его было не так-то и просто, но Милан увидел всё же.

– Будешь чего просить?

– Буду.

– Ну что тебе? Сонь-спросонь, роман с лесом, говорящие варежки?

– Мне бы невесту вернуть, ёжика, она уходила по делам, а теперь и совсем ушла.

– А ты что?

– Я остался переполненный, мне выбросить надо, отдать кому-то, я битком изнутри и не могу справиться.

Колдун подмигнул.

– В таких случаях иногда помогает укропная вода.

И засмеялся во весь колдовской рот.

– Я серьёзно так, хотел рассказать про своё горе, а вы смеётесь, – обиделся Милан.

– Могу и драмы поддать: вот держи папель, пойдёшь к платному жирду из третьего квартала, дашь ему папель и потом делай, что скажет.

Милан вдохновился, шанс почуял. Колдуна отблагодарил и побрёл в третий квартал, чтобы там или сгинуть достойно или проявиться, напротив, из этой зги, которую ни черта не видно, как бы ни прищуривался.

…Платный жирд оказался славным малым, радушным: прочитал папель, помедитировал, похрапел, а потом зарылся в шкаф и вытащил оттуда костюмчик просторный такой, моноцветный, который хорохорился сначала (костюмчик с характером), но потом перья поопадали, и наряд стал традиционным почти, от рубашки его отличали лишь большие пористые рукава. Милану одежка эта пришлась в самый раз: руки в ней на объятие хорошо шли.

Жирд ничего пока не рассказывал, но что-то происходило: они с идеей некой неторопливо ехали на трамвае в центр. Вышли около торгового комплекса, вошли, осмотрелись. Жирд стал папель воплощать – организовывать, а Милан смотрел на эти тени прозрачные со стороны и рот затыкал, и всё сдерживался, чтобы не выкричать из себя надежду, потому что надежда уже расшатанная была совсем и еле внутри держалась.

Наконец, все приготовления завершились, и жирд объяснил задание:

– С сегодняшнего дня будешь тут каждый день стоять или сидеть, кресло тебе на и куб. Теперь ты у меня как бы работаешь. К тебе будут подходить разные люди, кидать монетку вот в этот ящик, и ты их должен обнимать, просто обнимай. Знаешь, тут столько одиноких женщин, и всё, что им нужно – это тепла кусочек, тебе же не жалко, вон уже лопаешься от своей нежности.

– А мне говорить с ними надо?

– Не нужно говорить, ты как обниматель тут – идеал мужчины, искренний, молчаливый, с горячими руками.

И Милан встал с этим плакатом у кресла, и он стоял там весь день, смотрел на эти лица, на людей. Они пока боялись подходить и только наблюдали со стороны, не решаясь стать первыми, но потом кто-то решился – и дальше как понеслось: женщины начали укутываться в Милана, как в новую жизнь, плакали там, возрождались, исследовали себя. Были там и мужчины, желающие исповедаться, и дети недолюбленные, и болезненный кот. Пустых объятий мало получалось, люди старались выхватить себе кусок тепла побольше, и каждый раз обниматель отрывал от себя щедро. Люди выхватывали, а он терялся – как бы не упасть, но держался из последних во имя чужого счастья.

Вечером в конце недели к нему подошла какая-то женщина обезвоженная, она не любила себя, она дрожала и корчилась, ломаясь от страданий. Милан обнял её, собрал всё из себя и обнял её этим всем, спасти хотел, но в этот момент что-то у него дернулось внутри, он почувствовал, что тело его меняет содержимое, он чувствовал, как оно летает, летит – он падал. Поймал руками кресло, ударился в него и обмяк там же.

Образовалось кольцо вокруг новости, зародилось гудение, но кто-то догадался взять обнимателя за руку, видимо, это врач был, но сейчас слушатель – он так удивлённо воспринимал человеческий пульс, словно это была музыка.

– Вы не поверите… У него двойной.

– Двойной пульс? Но так не бывает, – забормотали из толпы.

– Так не бывает, но сейчас я это чувствую своими же пальцами. Тут же нашлись желающие проверить, они клали пальцы на вену, слушали и в изумлении отходили.

– Я где-то слышал, что если огненное сердце терпит удары судьбы, то появляется двойной пульс, – сказал какой-то мужчина из толпы.

– Бедняжка! – подхватили женщины.

И люди запричитали над обмякшим телом, как будто перед ними не человек лежал, а всемирное горе.

…Сначала Милан почувствовал жар, потом вспышку и, наконец, разжмурился. Он лежал у блестящего камня на площади, а напротив сидел превратный колдун и светил ему фонарем в глаза.

– Очнулся, ну, наконец, сколько же вас убивать надо, чтобы вы ожили.

– Я ожил…

– Факт налицо.

Милан привстал и покачнулся, новое состояние было совсем непривычно..

– Но что я?

– Ещё немного – и ты бы превратился в осьминога, – загоготал колдун.

– Нет…