Там, где растет синий

У него широкий мужской нос, заросший пушком, у него сырые и сонные глаза, он как ребёнок, только он старик. Сидит на стуле в сомкнутой стенами комнате и тычет собой в проявленную воспоминанием свадебную фотографию, где он ещё молодой, в курточке, солдат, а она девочка, тонкая, в самодельной фате из мальвовых волосков. Какое хорошее крутилось солнце в тот день – щурилось облаками, погода стояла цветная и ветреная, но без прищепок для столов обошлись, с медленной жарой лучше бы не было: гости бы мух стали ловить вместо того, чтобы удивляться, петь и царапать калимбы перед огнём в предвкушении величайшего пира (картофель, шима и печёные курицы).

Так было полвека назад, такой день происходил, в котором парень и девушка пальцами соприкасались, смещались в одну плоскость, это было тогда – содрогание, ужимки, молодость, а теперь они старые. Теперь они старые. Ютятся целыми днями у порога на постных стульях и смотрят куда-то: то ли вглубь, то ли мимо этого утомлённого сезонами пейзажа: бежевого сгустка травы, скрюченной акации и ложного сплошного неба – проекции океана. Жена его иногда ещё возится, еду готовит, чего-то там выдумывает, варит супы, галеты катает, а он уже совершенно ничего не хочет, сидит просто на своём троне замороченном, обмякшем, и как будто застыл.

Чего не скажешь об океане. Океан разгулялся, он любит гулять, вот и сейчас веселится себе, прорывает мельчайшими каплями временной тупик. А старик не смотрит на него, он здесь сидит на стуле, а океан там, на улице, за забором, подразумевается, и его услышать отсюда можно, а вот увидеть нельзя, зато о нём можно думать. Вот старик и думает о нём, часто думает, потому что похожи они с океаном внутренним содержанием – история там и там, насыщенная история, сложная.

Иногда он говорит сам с собой, задрожит, но успокоится, потому что он всё же не океан, а старик, однако вот кое-что ему, кажется, опять привиделось.

– Что-то я узнал теперь, жена, вот подойди, расскажу.

Она послушно снимет кастрюлю, прогретую до черноты, с сухих коленей, оставит свою замысловатую стружку – тапиок, разложит рядом вдоль солнца и прижмётся к нему стулом, слушает, что человек говорит. А он вот что говорит, прищурившись, как будто из воздуха читает:

– Вижу я своё прошлое, вижу войну, ранение, старую нашу хату с тремя дырками в двери, вижу, как ты носишься с детьми по двору, как их убили, вижу горе-горе. Потом ещё одна война, и нам уже всё равно, только есть очень хочется, и тогда мы начинаем есть соль, которую не истратили с тех ещё времён. И так много мы едим соли, что постепенно становимся чистыми изнутри, пальцем проведёшь – заскрипит. Такие и сейчас мы.

– Это всё понятно, муж. А что ты потом видишь?

– Вот я тебе ради этого и говорю. Вижу я потом крошечную точку над океаном, крупинку или какой-то угольник, а, может, шар, и штучка эта всё растёт и растёт. Она из воды вытащилась, а потом в круговорот не захотела, потому и висит там, как дурак, ждёт и ждёт, что из неё получится.

– А что же получится?

– Подумай.

– Дождь?

– Другое.

– Туман, может?

– Не то.

– Не знаю теперь.

– Жизнь там рождается, – выговорил продолговато старик. – Вот сейчас вместо нас там жизнь появляется. Но всё же мы должны поспособствовать, мы же не жадные с тобой, всё-таки мы очень чистые.

Жена положила ему голову на плечо, прижалась сдержанно к родному телу, постигая образование теплоты, и улыбнулась так, как будто сейчас она всё поняла, но всё же спросила, решила спросить, видимо, потому что хотелось ей, чтобы вслух это прозвучало, наконец, а не только по нутру проскочило:

– Как же мы ей помогать будем?

Старик протёр лицо тряпкой измятой квадратных форм, подержал паузу, переполненную спокойной тишиной, и сказал, конечно, то, что давно надо было сказать, но только сейчас это изо рта вывалилось:

– Мы умрём.

Сказал и подмигнул ей так неумело, но с претензией на мягкий пикант, словно приглашал на танец жену, только на танец он не приглашал её, потому что коленки у него уже слабые, но зато приглашал в путешествие новое, приглашал с ним соединиться, сложить всё в общее – обняться и сгинуть вот так:

– Ты умрёшь вместе со мной? Мы – старый океан, ты и я. Отдадим нашу соль новой жизни, всю, что накопили, отдадим, а больше в нас ничего и не будет, зато там задышит кто-то, там что-то появится, и будут новые нити в природе, и будет крутится шар – он от каждого рождения крутится, а так бы повис и скорчился.

А потом и вправду началась подготовка к путешествию как будто: они переступали с ноги на ногу в обнимку, бродили по двору, и никакой в них не щекотался шёпот о компенсации, и никакого исступления не было в их телах, заношенных до складок и седины, а напротив, энергично и счастливо обсуждали старики предстоящее чудо, впадая внутренне в уютную кому ожидания.