– Давай во вторник, это первый день обратной зимы. Продадим что-нибудь из мебели, купим сладкого, ты приготовишь ужин вкусный – сахарный торт или ещё чего, потом пойдём в сад, подпишем деревья, чтобы за ними потом ухаживали хорошо: листопадный баобаб – «пузатая фляга», папайя – «целебный хлеб» и «бабочка-бауриния». Подарим соседке машинку швейную, часы и скатерть. А потом пойдём к океану, найдём эту крупинку и достроим её, так ведь? – предлагал старик и спрашивал.
– Но ты уверен, что есть там эта крупинка? – сомневалась жена.
– Я не уверен, конечно, но мне кажется, что она там должна быть. Закрываю глаза, и вот туг она, передо мной, маленькая такая, меньше сытной крошки, и совсем настоящая. Просит помощи у нас, говорит, достройте меня, иначе я так и не рожусь окончательно.
– Вот так дела. Оказывается, и мы кому-то нужны.
– Ещё как нужны. Ты, давай соберись, пойдём продавать вещички.
И у них всё по плану пошло. Вскоре купили соседи стол и тахту, потом разобрали посуду, выдавая монеты взамен, в то же время прощались. В назначенный день жена приобрела сахару пакет, смешала желтки и белки с ядром и сутью, вылила в миску и печь начала блюдо особое свое, выверенное на праздничность.
К середине дня работа завершена вся была, оба надели лучшие костюмы: он надел рубашку серую из полотна с манжетой и ракурсом, она – золотой капуллан с вытертой геометрией; в общем, к ужину оба были в парадном обличие, и им бы ковер ещё, чтобы прошагать по нему деловито, но ковра у них никогда и не было. Зато был у них дворик – надёжный периметр, и тут вот они сидели теперь, на улице, ели на руках
Небо лежало примятое-сизое-сиплое, лежало как конвоир у вторника, и не давало никому поблажки, но старики поблажки и не просили, а шли вот так, переставляя тяжелые ноги, но на лицах – благо и довольство вперемешку. Мужчина первым решил обсудить:
– Сегодня день такой получился хороший. Давно таких дней не было, вот мы уж повеселились от всей души.
– Мне тоже понравилось. Ужин был что надо, вино…
– Не ужин, а сплошной десерт. И ты хозяйка редкая.
– Не хвали меня…
– Всегда буду.
Он прищурился, вжался в цель и, кажется, вынул из предчувствия сумерек какой-то кадр. Женщина вздрогнула то ли от вечерности, то ли познала его картинку через себя, сказала:
– Подожди, давай тут посидим немножко ещё, на дорожку.
– Столько сколько надо будем сидеть, я не хочу, чтобы ты боялась.
И они подошли к океану и теперь там сидели. Раньше в доме том из перевязанных дудок, а теперь вот у воды, немного передвинулись к природной декорации главной, почти прислонились. Сидели-сидели, но тютелька так и не появлялась, видимо, как будто ошибся старик, как будто был это сон только или какая-то шушерность, а не пророчество. Жена утрачивала иногда высокопарность, выкидывала веру на ветер и говорила просто так всё, что в голове лежало, говорила:
– Я опять проголодалась, а у нас и нет ничего, всё продали, и еды не достать.
И старик тут же возвращал её мягко к общему ожиданию:
– Потерпи, сейчас она появится, вот-вот, наша тютелька.
Но не было ничего, только солнце, красное и горячее, как болезнь, повисело недолго на горизонтальной нитке, аккурат над водой, там и в глазах неравнодушных зрителей, но потом и оно сгинуло. Тишина устроилась на берегу, на том берегу, где муж и жена сидели сухие и прочные, словно не переваренные временем, сидели и смотрели на воду, стараясь не пропустить нечего, и это главное было, что они не пропускали – ничего.
Старик уже почти засыпал так, в непоявлении, но тут что-то произошло, а именно жена тронула его слегка за руку, откашлялась и сказала прямо и точно:
– Это она!
Сказала и закрыла рукой рот, боясь напугать это явление новое – то ли пятнышко, выпуклую кляксу, то ли растущую точку невозврата.
– Тютелька! – уточнила жена.
– Что-то она очень большая для тютельки, – возразил старик.
– Какая разница!
И они стали смотреть во все глаза на этот шевелящийся незнакомый объект. Сначала это был шарик тёмный, меняющий контуры, основания, путь, потом он расти стал, наливался цветами землистыми, трясся, заваливался на один бок, рос и рос, пока полностью не отделился от воды.
– Это же черепаха, – сообразила жена.
– Не самая счастливая, – заметил муж.
Казалось, ей причинял невообразимую боль каждый шаг по суше, с неимоверным усердием она перетягивала ноги с места на место.
– И как бы ей помочь? – раздумывала жена.
– Мы никак не должны… Они приносят потомство в то место, где сами родились.
– Видишь, что-то блестит на мордочке, то ли свет отражается на коже, то ли она плачет.