Там, где рождается любовь. Нейронаука о том, как мы выбираем и не выбираем друг друга

Хоть ему и было все равно, как он выглядит, его беспокоило, что функции лицевых мышц, которые так важны для передачи эмоций, могут не восстановиться полностью. В своих экспериментах Джон анализировал выражения лиц участников с помощью электромиографии — метода регистрации активности мышц. Он знал лицевые нервы как свои пять пальцев. После больницы он каждый вечер сидел в постели и тренировался, чтобы восстановить функции лицевых нервов: зажмуривался, морщился, улыбался.

— Мне кажется, они восстанавливаются, — говорил он мне.

За несколько месяцев у Джона лицевые мышцы полностью пришли в норму, и на его лице почти не осталось следов от операции, лишь едва заметная асимметрия. Мы даже сделали портрет «после», чтобы дополнить наши пляжные фотографии.

Как и в случае Гранта Акаца, доктор Воукс попытался повысить шансы Джона на выживание, назначив ему так называемую трилогию: сначала операция, затем двойная химиотерапия и лучевая терапия в течение семи недель подряд. Это означало, что нам придется жить в больнице. Я взяла для нас одинаковые халаты и привезла в больничную палату наши фотографии, светодиодные свечи, небольшой столик и подушки из дома. У меня вошло в привычку каждый день протирать все поверхности и распылять антисептик: так я пыталась защитить Джона от инфекций, опасных при его иммунодефиците. Медсестрам понравилось, как я обустроила палату, особенно аромат.

— Это «Шанель»? — спросила одна из них, услышав мой французский акцент.

— Нет, — засмеялась я. — Это «Лизол».

Университетская больница находилась всего в квартале от моей лекционной аудитории, поэтому я ходила на занятия прямо из больницы и после возвращалась обратно в палату, чтобы быть с Джоном круглосуточно. Медсестры знали, что часы посещения на меня не распространяются. Мы были неразлучны. Сначала я спала на стуле рядом с Джоном, затем мне выдали отдельный матрас, скрепленный с его матрасом, а вскоре я перебралась на его больничную койку. Когда в четыре часа ночи приходила дежурная медсестра, она часто спрашивала: «Кто пациент?» Это была шутка, но она была не так уж далека от истины. Мы оба проходили через это.

Когда Джон чувствовал себя получше, он посещал мои занятия прямо во время сеанса химиотерапии — вместе со стойкой для капельницы и медсестрой. Он был слишком слаб, чтобы участвовать в лекции, но звуки нейронауки, эхом разносящиеся по аудитории, вызывали улыбку на его лице, а его присутствие вдохновляло моих студентов. Когда он мог, он сам становился за кафедру.

Однажды прямо посреди трилогии Джон настоял на том, чтобы прочитать лекцию, которую он запланировал еще до постановки диагноза. Никто из наших коллег не видел его с начала лечения, поэтому они испытали шок, глядя на его осунувшееся лицо и исхудавшее тело. Однако он справился с этим, рассказав шутку. Доктор Воукс тоже был там. Я думала, что его интересовала нейронаука, но позже мы узнали, что он пришел из опасения, что Джон не доживет до конца своего выступления. Ему было очень больно, но внешне это было совсем незаметно. После этого я спросила Джона:

— Зачем было проходить через это? Почему бы не поберечь силы?

Я думала, что он сделал это ради наших друзей и студентов: хотел, чтобы они видели, что он все еще в порядке, чтобы они вдохновились его стойкостью и тем, что такое вообще возможно.

Он посмотрел на меня с замешательством.

— Нет, не в этом дело, — сказал он. — Я сделал это ради тебя.

Я уронила голову ему на грудь и зарыдала. «Я сделал это ради тебя».

В тот момент я начала понимать одно из различий между страстью к работе и любовью к близкому человеку. Эти чувства могут иметь общую нейронную основу и активировать одни и те же отделы мозга. Но если бы я была просто одиноким нейроученым, влюбленным в свою работу, и мне пришлось бы столкнуться со страшным диагнозом, как у Джона, и со всей этой болью и страданиями, не думаю, что у меня хватило бы сил на такую борьбу. Ради кого я стала бы бороться? Возможно, это звучит жестко, зато реалистично. Но ради Джона я сделала бы все, что угодно, отправилась бы на край света, перенесла бы столько боли, сколько человек может вынести, и даже отдала бы свою жизнь. Этот факт заставил меня осознать существенную разницу между любовью и страстью к работе или другому основополагающему занятию. Хотя любимое дело может определять человека или давать ему ощущение цели в жизни, этого может быть недостаточно, чтобы продолжать подобную борьбу.

Я вовремя поняла, что личность человека не может зависеть только от работы. Чтобы выжить, нам нужно любить других людей.

ЛЮБОВЬ ПОЛЕЗНА ДЛЯ ОРГАНИЗМА

Пока Джон проходил серьезное лечение, было несколько моментов, когда я задавалась вопросом о том, защищала ли его в какой-то степени наша любовь. Я не пыталась выдать желаемое за действительное. Все большее число исследований в области социальной нейронауки и в других областях показывают, что любовь действительно улучшает не только эмоциональный фон и когнитивные способности, но и физическое состояние[157].