Там, где рождается любовь. Нейронаука о том, как мы выбираем и не выбираем друг друга

При обычном горе, когда вы видите фотографию умершего, вы понимаете, что это не «живое вознаграждение», а память об ушедшем человеке. По какой-то причине люди, переживающие тяжелое горе, не способны это осознать. Они не могут смириться со смертью того, кого любили. На глубоком уровне их мозг все еще ожидает увидеть этого человека снова. Хотя прилежащее ядро расположено в системе вознаграждения мозга, его гиперактивность не свидетельствует о том, что происходят хорошие вещи, скорее наоборот. Если не преодолеть сложное горе, оно может стать настолько губительным, что некоторые исследователи сравнивают его с травматическим повреждением мозга[205]. Также есть доказательства, что оно может ускорить наступление деменции и других видов снижения когнитивных способностей.

СРЫВ

Один из способов, которыми люди со сложным горем пытаются справиться со своей болью, — избегание мыслей о том, кого они потеряли. Это логично: избегание — естественный и даже адаптивный способ справиться со страданием. Но вот пример того, как доведенный до крайности адаптивный механизм может сыграть с нами злую шутку. Психологи знают, что если человек снова и снова избегает эмоций, вызванных горем, он никогда не справится с ними. Исследования методом отслеживания движений глаз показали, что люди, которые чаще размышляют о потере своих близких, также более склонны избегать напоминаний о них[206]. Такое избегание может отнимать больше психической энергии, чем обработка эмоций, вызванных горем, и делать человека более тревожным и менее сосредоточенным на других аспектах жизни.

В моем случае избегать не получалось. Я была слишком сосредоточена на своем горе, чтобы притворяться, что все хорошо. Я постоянно ощущала отсутствие Джона. И хотя я признавала это, боль не становилась меньше. Справиться с этой болью было самой трудной задачей во всей моей жизни.

И я чуть было не сдалась.

Через несколько недель после потери Джона я все еще плакала во сне, не в силах получать никакого удовольствия от жизни. Поминальная служба не принесла облегчения, а только усилила ощущение его отсутствия. Меня постоянно накрывали воспоминания, я видела себя в черной вуали, возглавляющую похоронную процессию в университетской часовне, дышащую через боль, идущую к… чему? Что теперь? Я пыталась вести социальную жизнь: перекидывалась ничего не значащими фразами с соседями, пила кофе с друзьями. Но я знала, что страдаю депрессией, которой у меня никогда раньше не было. Я все время смотрела под ноги. У меня не было ни энергии, ни аппетита. Я проходила мимо цветов, не замечая их запаха. Я видела птиц, но не слышала, как они поют. Я ела пищу, но не чувствовала вкуса. Я пыталась вырваться из своей скорлупы одиночества. Однажды вечером, через месяц после смерти Джона, несколько моих соседей собрались вместе посмотреть баскетбольный матч. Играли «Сакраменто Кингз» и «Голден Стэйт Уорриорз» — одна из любимых команд Джона. В помещении было много народу, но, когда я вошла, все замолкли. Они не ожидали увидеть меня, поскольку последние четыре недели я была практически затворницей.

Но все заулыбались, радуясь тому, что я сделала этот шаг к «нормальной жизни».

В каком-то смысле я любила этих людей: швейцаров, которые помогали нам, когда мы ездили на химиотерапию, женщин, которые соблюдали шиву вместе со мной, знакомую собачницу, которая увидела меня и Бачио на следующий день после смерти Джона и по моему лицу сразу поняла, что произошло. Она обняла меня, и мы вместе заплакали. Все эти люди сидели там, веселились и махали мне, приглашая присоединиться к их разговорам. Знаете, что я чувствовала, окруженная их заботливыми лицами?

Одиночество. Полное одиночество. Это лишь доказывало мне, что без Джона нет смысла жить. И это, казалось, полностью противоречило его простым и мудрым словам о том, что не время, а другие люди помогают преодолеть горе. Я поднялась на наш этаж, открыла дверь в нашу квартиру и рухнула на пол. С меня было довольно, и я была намерена положить конец своим страданиям. Мне казалось, что моя жизнь потеряла смысл. Система тревоги моего мозга, управляемая миндалевидным телом, была запрограммирована на самоуничтожение. Воющая сирена негатива заглушала рациональную ПФК, которая обычно посылает сигналы, подавляющие миндалевидное тело[207].

Я достигла дна. И все же каким-то магическим образом в тот момент ученый во мне начал действовать. В лабиринт отчаяния, в который превратился мой разум, проникла скептическая мысль: если положить всему конец кажется хорошей идеей сегодня, то и завтра эта идея останется хорошей.

(На всякий случай уточню: в этой идее нет ничего хорошего.)