Там, где тебя ждут

– Благодарю вас, – сказала она, словно подводя окончательный итог нашей встрече. Я понял, что разговор окончен: она вытянула из меня все, что смогла, и теперь вернется в свое тайное убежище. Я уже представлял, как вылезаю из машины, прощаюсь с ними, еду обратно в пансион, а потом улетаю в Америку, где меня ждут дом и работа, трудности поиска приличной квартиры и борьба за свидания с моими детьми. Эта случайная встреча в какой-то глуши с неописуемо загадочной женщиной приобретет через несколько недель оттенок наваждения, какого-то чудесного сна. Действительно ли я сидел в машине Клодетт Уэллс и смотрел вместе с ней на этот дождь, на эту гору и на расстилавшуюся вдали стальную гладь Лох-Суилли?[88]

Допив большим глотком остатки шоколада из чашки, я оглянулся, прикидывая, куда ее лучше поставить перед тем, как вый-ти из машины, когда вдруг задняя дверца открылась и в салон забрался Ари, его облепившие голову локоны, как и куртка, поблескивали дождевыми каплями.

– Вы пойдете с нами на берег? – спросил он с безукоризненной беглостью, широко улыбаясь и переводя взгляд с меня на нее и обратно. – Мы собирались туда п-прогуляться и поесть рыбы с картошкой, а потом мы…

– Ари, у мистера Салливана, вероятно, имеются свои планы. Он же в отпуске, и мы не должны…

– Меня зовут Дэниел, – сказал я, – зовите меня Дэниелом. И у меня нет никаких своих планов. Я с удовольствием прогулялся бы до берега. – Улыбнувшись Ари, я позволил себе впервые в тот день открыто взглянуть в лицо его матери. – Если, конечно, вы не возражаете.

* * *

Но вот теперь я стою в одиночестве на нашей кухне, заварив себе кофе. Смотрю на телефон, лежащий на базе. На цветные карандаши Мариты, стоящие в декоративном стакане и устремившие ввысь острые грифельные стрелы. Тщательно осматриваю стопку чистого белья, высокие башни сложенных телогреек, легинсов, свитеров. Я играю роль детектива на месте преступления. Ничто не укроется от моего пристального взора. Я вновь приглядываюсь к выцветшим китайским шторам, к женщинам, вечно пересекающим мосты, и все загадки становятся понятными. Я точно знаю, куда отправилась Клодетт.

Логическая лазейка

Мейв, Ченду, Китай, 2003

Сон Мейв внезапно прервался. Она лежала на боку, придавленная тягостной духотой и влажностью: запутавшись в сбившихся простынях, она взмокла от пота. Комнату заполнял странный, резкий звук, словно натужно пищал какой-то сломавшийся механизм или где-то сработала охранная сигнализация. Казалось, он пронзал ушные каналы и вибрировал там с навязчивой причиняющей боль частотой. Она резко села и практически мгновенно встала с кровати.

Напротив нее в комнате маячил какой-то силуэт. Она различила резкие очертания на фоне окон отеля, за которыми никогда не бывало полной темноты. Там в кроватке стоял ребенок, ухватившись ручками за перекладину бортика. Мейв нащупала лампу на прикроватной тумбочке и включила свет.

Ситуация прояснилась.

Она одна, без Лукаса, на другом конце земного шара. Вокруг глубокая ночь. Трудно сказать, сколько именно времени: дорогой за окнами, похоже, пользовались круглосуточно, постоянно светили фары, гремели грузовики, гудели клаксоны.

Она одна в номере отеля, одна с ребенком.

И писк исходил как раз от ребенка.

«На рыдание не особенно похоже, – подумала Мейв, стоя около своей кровати, – ведь рыдания сопровождаются другими звуками, вздохами, даже всхлипами. Но это больше напоминало скулеж. Монотонный скулеж. Нет ни малейших ослаблений звука, никаких пауз. Это зов страдания, горя, сиротства и заброшенности».

Мейв протянула руки к ребенку и подняла его. Так вроде бы полагалось делать в подобных случаях; это она знала. Она попыталась осуществить такой подъем и объятия, но у малышки, очевидно, было иное понимание. Ребенок выгнул спинку, отклонившись от нее, словно хотел лучше рассмотреть, словно пытался понять, хочется ли ему, чтобы Мейв обнимала его. С залитыми слезами щеками ребенок таращил на нее черные испуганные глазенки.

– Все в порядке, – попробовала успокоить ребенка Мейв, похлопывая его по спинке. – Ш-ш-ш, все в порядке.

Ручки ребенка требовательно поднялись, а голова крутилась из стороны в сторону, словно в поисках кого-то более понимающего, кого-то знакомого.

– Не плачь, – простонала Мейв, уже сама заливаясь слезами. – Это же я, Мейв, – но тут же поправилась: – Мама, помнишь, я твоя мама?

Ребенок, вертясь, слегка сполз в ее руках, пяточки уперлись в живот Мейв. Все его существо уже вопило: «Я не хочу, чтобы ты обнимала меня. Я не люблю тебя. Я не знаю тебя».

«Удивительно, – на каком-то почти подсознательном уровне подумала Мейв, – как ребенок полутора или, может быть, двух лет – точнее никто не знает – мог так ясно выразить свои мысли без единого слова».

Мейв набрала в легкие воздуха. Она должна оставаться спокойной. Должна собраться с силами. Все будет хорошо.

Вдруг внутренний голос сказал: «Мейв, может, ребенок голоден».