– Пойдем, я покажу.
И я встал. И я пошел. Туман клубился под нашими ногами. Полынь клонила тяжелые головы к земле.
– Ты же понимаешь, почему я говорю тебе все это? – не оборачиваясь, спросила Зинаида.
Я вначале кивнул, а потом уже ответил:
– Потому что скоро наступит мой черед.
– Правильно. Ты больше не нужен старику. Не откажись ты от таблеток, продолжи таскать ему тонны всякого хлама… Ты все равно испит до дна. Ты оболочка. – Она остановилась. – Ну а я ускорила умирание. Без обид.
Там, идущая по колено в седой траве, она казалась мне почти настоящей женщиной. Тонкой, сильной, гибкой, злой, но чувствующей. Мне захотелось прикоснуться к ней еще раз. Так, чтобы она различила мое тепло. Но Зинаида прибавила шаг. Туман стал плотным. Метку слабо покалывало, стоило только опустить руку. Я отдернул ее и пошел дальше. Мы брели в тумане. И мне казалось, что еще немного, и к нам выйдет лошадь – грустная белая лошадь. Но лошади не было. Ничего не было. Только молоко и Зинаида, идущая по седой траве.
Она остановилась резко, почти испуганно. Я встал рядом. Плечом к плечу. Холод ее кожи, хлопающий на ветру халат. Облачка пара от моего дыхания. Зинаида протянула руку, и та сразу же утонула в тумане. Я повторил ее движение. Думал, что там будет один туман и только туман, что в этом месте заканчивается поле и начинается молочное ничто.
Но мои пальцы уперлись в каменную кладку. Холодная, влажная, осыпающаяся.
– Прислушайся, – шепнула Зинаида.
Я закрыл глаза, хотя и так ничего не видел: слишком густым, слишком опасным становился туман у этой стены. Кто-то ходил за ней, вздыхал, стонал, кажется, плакал. Кто-то шелестел травой, касался ее верхушек слабой рукой. Кто-то шептал неразборчиво, может быть, молитву. Говорил что-то вполголоса, наверное, обращаясь к небесам. Оттуда раздавались плач и смех. Оттуда неслись звуки бесконечного томления не жизни, но и не смерти.
Откуда я знал это? Я видел. Через тьму под своими веками я видел их. Мертвецы, застрявшие посередине. Прикованные каждый к своей вещице. Запертые за стеной. Спятившие от безысходности. Отравляющие злобой своего сумасшествия туман, который, по сути своей, призван быть равнодушным. Нейтральным. Никаким. Просто маятником, толкающим мир.
– Это он сделал с ними?.. Старик? – не слыша себя, спросил я. – Он запер их за стеной, он не дает им уйти. Но как?
– Ты хотел знать, куда девается весь хлам, который вы тащите ему каждый день. Вот сюда. За стену. Ее ни расшатать, ни снести, ни выломать. И в каждой вещице – душа. Это вы украли ее, чтобы подарить своему хозяину. И в каждой – смерть. Это вы увидели ее, но не предотвратили. Грязная. Дурная. Дарованная не судьбой, нет. Гусом. Теперь понимаешь?
Я молчал. Все стало ясно. Солнечный луч прорвался сквозь плотную завесу облаков, но осветил лишь заброшенное кладбище. Сотни тысяч мертвецов, закопанных руками таких же убийц, как я.
– Значит, Гус насылает дурную смерть на людей, которым она не суждена?
– Да.
– Значит, Гус собирает вещицы, чтобы запереть здесь погибших не так, как они должны?
– Да.
– Значит, Гус отравляет ими туман?
– Да.
Я открыл глаза. Зинаида смотрела на меня. В ее живых, человеческих глазах стояли слезы.
– Кто ты? – спросил я.
– Полынница, как и ты. Убийца, как и ты. Обманутая, как и ты. Обреченная, как и ты. Принесшая три подарочка, попросившая старика стать пусть не равной ему, но близкой. – Она развела руками. – Обрекшая себя на бездушное тело, холодные руки, стеклянные глаза. На медленное умирание под коркой пластмассовой кожи. Я становлюсь пустой оболочкой, как и все мы. Но в разы медленнее, в разы больнее. Кажется, я прогадала с желанием.
– Нужно было просить безлимитную кредитку, – вырвалось у меня.
Лицо ее исказилось.
– Ты обречен, понимаешь?
Я молчал.
– Эти. – Она кивнула в сторону стены. – Они разорвут тебя на части, когда туман принесет тебя к ним. Я видела, как это бывает.
– Мне не страшно.
– А зря. Я вот боюсь до тошноты. – Оскалилась она и обняла себя за плечи.
И я подошел, и я обнял ее. Опустил лицо ей в волосы. Вдохнул их травянистую горечь.
– Когда мы вернемся, я снова стану пустой, – прошептала она. – Я ничего не почувствую, я почти ничего не вспомню. И в следующий раз… я допью тебя. Так продлевается мое собственное существование. Метка исчезнет, а потом исчезнешь в тумане ты. И мне не будет совестно.
– Хорошо. – Я продолжал обнимать ее, согревая озябшее тело своим. – Но перед этим… я должен узнать. Зачем это все старику?
– Просто еще один замкнутый круг. Гус пьет силу отданных ему вещиц, заключая мертвецов за стену. Он отравляет туман их горем и болью, чтобы тот качнул мир в сторону дурной, несвоевременной гибели. Тогда Гусу снова принесут вещицы, и он снова напьется чьей-то жизнью.
– Чтобы отравить туман…
– Чтобы отравить туман, – эхом повторила Зинаида. – Маятник, толкающий мир из стороны в сторону.
– А мы? Зачем тогда мы? Это Гус создал нас?