Там, где цветет полынь

– Гус никогда не создает. Он рушит, отравляет, изворачивает… я не знаю, кто мы и зачем… – Она вздохнула и отстранилась. – Нет, не мы. Вы. Может, это полынь призывает людей разорвать круг. Увидеть, предотвратить, спасти… Но вместо этого жалкие людишки бегут на свет болотного огонька и попадают в трясину. На человеческой глупости, жадности и злости стоит эта стена, а значит, стоять ей до конца времен.

Я почти не видел ее уже. Она была совсем рядом, прикасалась ко мне поднимающейся в дыхании грудью. Но туман уже заволок нас. Все сильнее, все злее меня кусая.

– Пора уходить, – наконец сказала Зинаида. Ее взгляд снова стал равнодушным и острым. – Нет смысла говорить, что все услышанное здесь ничем тебе не поможет. Я привожу сюда тех, кому суждено исчезнуть в тумане по моей вине. Ты не лучше, но и не хуже других, Артем. Просто твое время пришло. Мне кажется справедливым, что умрешь ты, понимая, зачем, почему и от чьих рук.

Я потянулся и притронулся к холодному камню. Серая бесконечная стена, в кладке которой я был еще одним кирпичиком. Стена, защищающая меченых от праведного гнева умерших не своей смертью. Стена, за которую меня унесет туман. И поделом.

Я закрыл глаза, вдохнул горечь полынного поля, а открыл их в своей комнате. А теперь я сижу и пишу все это, не веря, но надеясь, что знание, за которое я отдал больше, чем у меня осталось, однажды спасет ту, что пойдет по моим стопам».

Строки закончились раньше, чем Уля это поняла. Она отложила листок, с удивлением отмечая, как посинели ее дрожащие руки. Потом провела ладонью по лицу. И снова удивилась: щеки были мокрыми от слез, из прокушенной губы текла кровь. Боль в груди заставила Ульяну понять, что воздух не поступает в горящие легкие. Она осторожно вдохнула и удивилась еще сильнее. Оказывается, тело сохранило возможность дышать. И даже сердце билось внутри, гоняя кровь. По кругу.

Застонав, Уля прижала пальцы к вискам. Осознание прочитанного не приходило. Написанное там билось в голове, порождая мигрень, но впитываться не желало. Потому что, приняв за истину написанное отцом, пришлось бы оборвать любую возможность вернуться обратно. Рассказанное Зинаидой ломало всю систему мира. Оно было так невозможно, что походило на правду. Очень походило. Слишком. Неопровержимо.

Уля с силой оттолкнулась от стола и вскрикнула от неожиданности, услышав за спиной хриплый голос.

– Ну как, просто в это поверить?

Она медленно обернулась. Рэм сидел на диване, не сводя с нее взгляда ввалившихся потемневших глаз.

Все что угодно

– Ты вообще читала, что он тут понаписал?

Одним движением ладони Рэм смахнул со стола бумажки, и те разлетелись по сторонам, как последние листья на злом ноябрьском ветру. Уля молча присела и начала собирать упавшие записки.

– Это какой-то бред! О таком только в бульварных романчиках и пишут, ты это сама-то понимаешь?

Листок к листку. Строчка к строчке. Вот здесь Артем начал свою охоту за неуловимым травяным запахом. Вот тут почти сошел с ума, одурманенный полынью. А тут – сошел, когда упал в ноги Гуса. Страх, сомнения, жажда, одиночество и торжество. Все, чем полнилась жизнь отца, тяжким грузом опустилось на Улины руки. А Рэм продолжал бушевать.

– Нет, ты только посмотри! – не унимался он, комкая в пальцах листок. – Гус пьет силу отданных ему вещиц, заключая мертвецов за стену, чтобы отравить туман их горем и болью…

Его губы насмешливо кривились, и сам он – дерганый, ошалелый от убийственной дозы обезболивающего, – кажется, плохо соображал. Лихорадочный блеск в коньячных глазах пугал Улю сильнее всего.

– Успокойся и сядь, – тихо попросила она.

– Маятник, толкающий мир из стороны в сторону! – Голос сорвался, и Рэм тяжело закашлялся, схватившись за ребра. – Черт.

– Не черти, – поморщилась Уля. – И сядь. Пожалуйста.

– Да не хочу я садиться! – Он выпрямился и посмотрел на нее сверху вниз. – Как ты можешь быть такой спокойной, когда твой долбаный папаша пичкает нас этой херней?

– Ничем он нас не пичкает…

– Ага. Только сравнивает с Гусом. По масштабу преступлений против мироздания. А так все хорошо, не стоит волноваться. – Он помотал головой. – Даже звучит дико. Нет, ты посмотри, что он тут понаписал! Хоть книгу издавай.

Уля поднялась, аккуратно вернула листочки в стопку и вышла из комнаты. Рэм что-то крикнул ей в спину, но она не обернулась. Пульс оглушительно стучал в ушах. Все процессы, поддерживающие человеческое тело живым, сами вдруг стали невыносимой обузой. Уля заставляла сжиматься и разжиматься сердце. Насильно заполняла легкие воздухом. Она сосредоточилась лишь на этом, только бы не дать себе думать. Но мысли, как раскаленное сверло, так и ввинчивались в мозг.

Дрожащими руками Уля взяла чашку, подставила ее под струю холодной воды из-под крана и медленными глотками выпила. По горлу пронесся холод. Внутри все сразу онемело, затихло.

И стало легче.

Уля умыла пылающее лицо. И только потом посмотрела на себя в зеркало.