Там, где цветет полынь

Уля вдохнула еще раз и послушно закрыла глаза. Полынь нахлынула волной прилива – мощно, властно, проникая в сознание плотным туманом. Страх не заставил себя долго ждать. Но теперь Ульяна знала, что он, как и смерть, не имеет к ней никакого отношения. Это не она боится полыни, нет, это сама полынь обращается в горечь и страх каждого, кто падает в ее дымное облако, чтобы больше не встать. Потому отступать сейчас было глупым бегством по кругу. Полынь не подстерегала Улю, она просто была повсюду, показываясь из чужих зрачков в моменты наивысшего прилива, когда волны страха перехлестывали через бортик подобно бескрайнему морю, заключенному в рамки глазниц.

* * *

Сто тысяч мертвецов суетились между перронами, к одному только что подъехал поезд, у второго собралась ожидающая толпа. Уля стояла в центре огромного зала, наполненного чужой смертью, готовая сделать шаг за последнюю тонкую грань, отделявшую ее от туманного поля. Сквозь плотно зажмуренные веки она просто не могла разглядеть Рэма, который застыл напротив, укрывшись за гладким боком колонны. Спрятав плотно сжатые кулаки в карманы, он закусил губу и не моргая следил за Улей, неподвижно стоявшей у перехода на соседнюю станцию. То, как тяжело вздымалась ее грудь под мешковатой курткой, как напрягались вены на тонкой шее, так нелепо торчавшей из-под линялого шарфа, как по лицу тенью пробегала судорога мигом делая его старше, даже как чуть подрагивала ладонь, которой Ульяна вцепилась в перила балкончика, – все это Рэм ловил с болезненной жадностью.

Он знал: Ульяна подошла к самому краю, за которым не будет обратной дороги. Он знал, что девушка и сама чует это, но разобраться в смутных предчувствиях вряд ли успеет. Он знал, что все идет как должно, как было уже много раз с бессчетным количеством меченых. Но когда Уля, задержавшая было дыхание, со всхлипом втянула воздух – горький, нездешний, – Рэму невыносимо захотелось броситься к ней, сбить с ног, утащить прочь, купить билет на самый далекий рейс и заставить эту идиотку сесть в самолет, убраться к чертовой матери, навсегда, на веки вечные, чтобы хотя бы одна из них, обреченных полынью, спаслась.

Но парень остался стоять, напряженно наблюдая, как покрываются румянцем Улины щеки, как она делает еще один вдох, такой же горький, такой же упоительный, и наконец открывает глаза, чтобы сразу найти в толпе его, Рэма, вросшего в безразличный мрамор колонны.

Секунду они смотрели друг на друга. А потом Уля улыбнулась – открыто, своей детской улыбкой, последним неизжитым в ней признаком былой счастливой жизни. И Рэм заставил себя улыбнуться в ответ, потому что так было нужно. Иных причин делать что-либо у него давно уже не было.

Смотри во тьму

Если бы Ульяну попросили описать словами тьму, поджидавшую ее за сомкнутыми веками, она бы не сумела отыскать слова. Стояла бы истуканом, как полнейшая дура, и только рот разевала, словно рыба, выброшенная на берег. К счастью, интересующихся здесь было не найти.

Мир обернулся своей изнанкой – темной, глубокой, живой. Тьма дышала – эти слова пришли Уле в голову, словно кто-то неслышно их шепнул. Только шептать было некому, звуков стало не различить. Ульяна точно знала, что стоит посреди самой шумной и суетной станции столичной подземки, а рядом с ней проходит сотня тысяч будущих мертвецов, но гвалт истончился, чтобы вовсе исчезнуть за мгновение ноздреватой тьмы под веками.

Ослепленная, сбитая с толку внезапной тишиной, Уля не сразу разглядела, что темнота перед ней похожа на ночной океан. Она волновалась, то накатывая, то отбегая, гонимая неведомой силой. По ее глади пробегали судорожные волны, она опадала и вновь натягивалась, как парус на ветру.

И чем дольше Уля смотрела в нее, как смотрят в тяжелую, неспокойную воду – завороженно, теряя себя, – тем отчетливее ей казалось, что в темной толще идет жизнь, непознанная, но от этого не менее реальная.

Смутная тень, откликаясь на Улину догадку, выбралась вперед, принимая очертания человеческой фигуры. За ней последовала еще одна, и еще, и еще. Чуть заметные и вполне осязаемые, скроенные из больших кусков светящейся ткани, они скользили мимо, похожие на привидения из американских фильмов. В одних можно было разглядеть человеческие черты, другие оставались похожими на клубящийся дым.

Уля ощутила, как мерзкий холодок ужаса поднимается по позвоночнику, но голос Рэма, обосновавшийся на подкорке, требовал от нее бесстрашия, предвкушения всей этой жути, потому Уля лишь качнула головой и заставила себя принять происходящее как данность. И дышащую, живую тьму перед глазами, и тишину, воцарившуюся в час пик, и эти фигуры, что проходили мимо нее, слабо мерцая в темноте.