Там мы стали другими

– Да, но я никогда никого не спрашивал, – говорит Лони. – Я не знал, на что мы смотрим. – Лони тянет вниз козырек своей черно-желтой бейсболки с эмблемой «Атлетикс», опуская глаза.

Орвил поднимает голову на звук пролетающего над ними самолета.

– Я имею в виду, почему все наряжаются, танцуют и поют по-индейски? – спрашивает Лони.

– Лони, – произносит Лутер тоном старшего брата, который может поставить младшего на место, просто назвав того по имени.

– Проехали, – сдается Лони.

– Нет уж, – настаивает Орвил.

– Каждый раз, когда я задаю вопросы, вы, ребята, заставляете меня чувствовать себя глупым, – говорит Лони.

– Да, но что делать, Лони, если ты задаешь чертовски глупые вопросы? – парирует Лутер. – Иногда и не сообразишь, как на них отвечать.

– Тогда так и скажи, что не знаешь. – Лони крепко сжимает руль. Он тяжело сглатывает, наблюдая за своей рукой, затем наклоняется, чтобы проверить тормоза и переднее колесо.

– Это просто старинные традиции, Лони. Танцы, песни индейцев. Мы должны их продолжать, – объясняет Орвил.

– Почему? – спрашивает Лони.

– Если мы этого не сделаем, они могут исчезнуть, – говорит Орвил.

– Исчезнуть? Куда?

– Я имею в виду, что люди их забудут.

– Почему бы нам просто не придумать свои собственные традиции? – У Лони не иссякают вопросы.

Орвил кладет руку на лоб, как это делает их бабушка, когда расстроена.

– Лони, тебе ведь нравится вкус индейского тако?[57] – говорит Орвил.

– Да, – отвечает Лони.

– Может, ты просто придумаешь свое собственное блюдо? – продолжает Орвил.

– Вообще-то звучит довольно забавно, – говорит Лони, все еще глядя вниз, но уже слегка улыбаясь, что заставляет Орвила рассмеяться. Смехом проскакивает и слово «глупо».

Лутер тоже смеется, но он уже смотрит в свой телефон.

Они снова садятся на велосипеды и, поднимая глаза, видят вереницы машин, въезжающих на парковку, и сотни людей, выходящих из машин. Мальчики останавливаются. Орвил слезает с велосипеда. Это другие индейцы – те, что выходят из машин. Некоторые из них уже в полном облачении. Настоящие индейцы, каких они никогда раньше не видели, если не считать их бабушки. Хотя, вероятно, ее следовало бы считать, только вот мальчики затруднялись сказать, что в ней такого индейского. Она была единственной, кого они знали, кроме своей мамы, но о маме слишком тяжело думать или вспоминать. Опал работала на почте. Почтальоном. Дома она любила смотреть телевизор. Готовить для них. Больше они ничего о ней не знали. Да, еще она жарила им хлеб по особым случаям.

Орвил подтягивает нейлоновые лямки своего рюкзака и отпускает руль, позволяя переднему колесу вихлять, но балансирует, откидываясь назад. В рюкзаке сложены регалии, в которые Орвил с трудом втискивается; черная толстовка размера XXL, которая ему слишком велика, но так задумано; и три теперь уже сплющенных сэндвича с арахисовым маслом и мармеладом в пластиковых пакетиках на молнии. Он надеется, что сэндвичи им не пригодятся, но, может, и придется их съесть, если индейские тако окажутся им не по карману – как еда на матчах «Атлетикс» в обычные дни, кроме «долларовой ночи». Про индейские тако они знали только потому, что бабушка готовила их на дни рождения мальчиков. Это одно из того немногого «индейского», что она делала. И она всегда напоминала им, что это блюдо рождено не традицией, а нехваткой продуктов и желанием сытной и удобной еды.

Чтобы позволить себе хотя бы по лепешке индейского тако на каждого, они едут на велосипедах к фонтану позади храма мормонов. Лутер недавно побывал там во время экскурсии в парк Хоакина Миллера и рассказал, что люди бросают в фонтан монеты для исполнения желаний. Братья заставили Лони закатать штаны и собрать все монеты, которые увидит, пока Орвил и Лутер обстреливали камнями здание общины наверху лестницы над фонтаном, отвлекая внимание и не задумываясь о том, что это хулиганство почище выскребания фонтана. Спуск по Линкольн-авеню после этого стал одним из лучших и глупейших совместных приключений на их памяти. Можно так разогнаться с вершины холма, что во всем мире не останется ничего, кроме ощущения скорости в теле и ветра в глазах. Они отправились в Бейфэр-центр на Сан-Леандро и выцарапали из фонтана все, что могли, прежде чем их прогнал охранник. На автобусе они доехали до Научного центра Лоуренса в Беркли-Хиллз, где бил двойной фонтан, который, как они знали, практически не тронут, потому что туда приходили только богатые люди или дети на экскурсии. Собрав все монеты и обменяв их в банке, они получили в общей сложности четырнадцать долларов и девяносто один цент.

Когда они подходят к дверям стадиона, Орвил оглядывается на Лутера и спрашивает насчет велосипедного замка.

– Ты же всегда его носишь, – говорит Лутер.

– Я просил тебя взять его, когда мы выходили из дома. Лутер, сказал я, можешь захватить замок, а то боюсь испортить регалии? Ты что, серьезно, не принес его? Черт. Что же нам теперь делать? Я спрашивал перед самым выходом, и ты сказал, что он у тебя. Лутер, ты так сказал.

– Должно быть, я говорил о чем-то другом, – оправдывается Лутер.