Там, на сухой стороне

Я взял его винтовку, перезарядил ее и стал ждать банду Моуэтта. Но никто из них так и не появился. Я приготовился перебить чуть ли не всю шайку, однако они не пришли.

По-моему, они подумали, что убили нас. Или напугали так, что мы здесь больше не покажемся. Или что-нибудь в этом роде. А возможно, им не светила мысль спускаться в каньон, где за каждым деревом может ждать выстрел или даже два.

И вот я сидел на дне Потерянного каньона, а отец лежал, страдая от потери крови, а я не имел понятия, что делать.

Всегда считал, что отец мало что знает, однако он часто помогал людям или врачевал их, а я хоть и много болтал, не знал, что делать в этих случаях.

В эти часы я точно не думал о золотоволосых и синеглазых девушках, просто жалел, что не знаю, что предпринять, да и посоветоваться было не с кем.

Развел маленький костер и на одном из котлов, что привез отец, начал кипятить воду. Клянусь, он все продумал заранее, потому что захватил все, что могло понадобиться.

Распаковав вьюки, начал копаться в вещах, чтобы посмотреть, что у нас есть. Нашел банку белого порошка, которую отцу дал один старый джентльмен и сказал, что он помогает при царапинах от колючей проволоки. Ни разу не видел колючей проволоки, но что такое царапина, как не маленькая ранка? Поэтому когда я в очередной раз промывал рану отца, я засыпал ее этим белым порошком.

Когда люди живут вдалеке от врачей, они готовят собственные лекарства, и некоторые из них действуют на удивление здорово. Я поставил кофейник и набрал еще хвороста для костра. И укрепил наше укрытие.

Откуда я знал - может банда Моуэтта сидит на краю каньона и ждет ночи, чтобы на меня напасть.

Приготовив кофе, оставил на секунду отца и спустился к ручью набрать воды для бульона.

Когда вернулся, отец немного шевелился. Не знаю, как долго у него продолжалось кровотечение, прежде чем я его заметил. Может после первой пули, но то, как его рубашка пропиталась ею, испугало меня до жути.

Никто из бандитов не показывался. Наверное, они вообще не спускались в каньон, но я не стал рисковать и подниматься наверх. Если меня убьют, отец останется здесь умирать или выкарабкиваться в одиночку.

И вот я сидел, ждал и хотел: чтобы пришел хоть кто-нибудь. Только вряд ли кто-нибудь придет, разве только Оуэн Чантри, но и он едва ли найдет нас в этой дыре.

Я действительно волновался за отца и никогда в жизни не чувствовал себя таким одиноким.

Когда отец открыл глаза, полдень давно прошел. Я тут же принес ему кофе и поддерживал голову, пока он сделал пару глотков.

- Что случилось? - спросил он.

- Тебя ранили, па. Не слишком тяжело, это наверняка, но ты потерял много крови. Ты должен лежать, не двигаясь, и отдыхать. Никто не приходил. Я ухаживал за скотом, и построил оборонительные укрепления, и зарядил винтовки, и все ждал, что кто-нибудь придет...

Он закрыл глаза, затем выпил еще немного моего кофе. Похоже он ему помог, и тогда я настрогал в кастрюлю вяленого мяса и хорошенько размешал его над огнем. Скоро у нас был готов отличный бульон.

- Чантри придет, - сказал отец. - Тогда все будет в порядке.

Его замечание вроде как разозлило.

- Он нас не найдет, даже если захочет. А если и найдет, то все равно не справится с Моуэттами и убежит. Нам надо сидеть здесь, пока ты поправишься, а потом выбираться отсюда и уезжать.

- Здесь наш дом, сынок. Мы никуда не уедем. Мы вернемся на ранчо и снова отстроим дом. Я уже достаточно побродяжничал - шатался по белу свету с тех пор, как помню себя, но хватит - теперь останусь здесь. Может это не самая лучшая земля, может она далеко от всяких городов, но я могу назвать ее своей. Мы остаемся.

К тому времени, как я напоил его бульоном, солнце скрылось, по стенам каньона начинали красться тени. Я допил бульон, затем отвел скот на водопой и обнаружил лужок, растянувшийся вдоль ручья. Притащив несколько жердей, валунов и сучьев, соорудил подобие корраля. На ночь травы хватит.

Потом взял винтовку и окликнул отца:

- Па?

Он что-то ответил. Но ответил не то: у него начался жар, и он бредил. Я хотел подняться на край каньона, чтобы осмотреться.

Я поворачивал голову, когда заметил, что Мэри настороженно подняла уши. Мэри - это наша тягловая лошадь, большая и сильная, но с кротким и добрым характером. Она внимательно вслушивалась в темноту - кто-то приближался.

Не было слышно ни звука. Ни шороха. И я тоже прислушался изо всех сил.

Уши Мэри все еще стояли, но она уже не казалась такой настороженной. Может это был какой-нибудь зверек. Я начал ставить винтовку, когда кто-то заговорил:

- Доби? Мне можно войти в лагерь?

Это был Чантри. Это был он - точно, как день.

- Заходите, - сказал я, чувствуя, что у меня гора с плеч свалилась. Никогда в жизни не ощущал такого облегчения, ведь теперь я был не один с больным отцом на руках.

Чантри пешим вышел из-за деревьев и остановился, чтобы я убедился, что это именно он, потом подошел к костру и кинул взгляд на отца.

- Как он?

И я ему все рассказал. Отец спал, и Чантри сказал, пусть спит, сон, мол, лучший лекарь, но когда он проснется, Чантри посмотрит его рану. А потом добавил: