Там, на сухой стороне

Там, где мы спустились в каньон, он был не больше пятнадцати сотен футов от края до края, но не меньше пятисот футов глубиной, и склоны от кромки до дна были покрыты густым лесом. Это было хорошее укрытие.

Времени мы зря не теряли. Как только доскакали до края, тут же потерялись из виду. Лошадям пришлось спускаться по такой крутой тропе, что дух захватывало: они не шли, а скользили, поджав задние ноги и вытянув передние.

Я смело ехал за отцом - мне не хотелось, чтобы он подумал, что я испугался крутизны, но к тому времени, как мы проскользили сотню футов, я пожалел, что родился на свет.

Мы выбрались на дно каньона рядом с проносящимся по нему ручьем - по моему мнению в этом ручье должна водиться лучшая в мире форель, а у меня ни удочки, ни времени, чтобы посидеть с нею.

Время от времени отец, не говоря мне ни слова, уходил разведывать окрестности. Видно, он здесь побывал, потому что быстро провел меня к месту, где излучина ручья высекла в утесе что-то вроде впадины, закрытой лесом. Нападавшие деревья создавали естественный корраль, и там мы оставили наш скот. Отец спешился.

- Оставайся здесь, Доби. Мне надо кое-что сделать наверху.

- Ты хочешь вернуться?

- Они не сожгут ранчо, не узнав, что я это не одобряю, - сказал он. Я просто пару раз выстрелю и опять спущусь.

- Я пойду с тобой.

- Вот что, сынок, ты останешься со скотом. Я не для того растил тебя с пеленок до взрослого мужика, чтобы тебя подстрелил какой-нибудь бандит. Сиди здесь, жди меня: а когда я вернусь, мы сообразим, что делать.

- Знаешь, па, если ты растил меня для того, чтобы я сидел и смотрел, как мой отец один идет в драку, то ты точно потерял время зря. Я иду с тобой.

Мы пошли вместе и я никогда не чувствовал себя ближе к нему, чем тогда. Мы выбрались из каньона и рощей побежали обратно к ранчо. Шайка Моуэтта кружила вокруг дома, крича и стреляя.

Из трубы шел дым, и я понял, что они не знают, что мы убежали. Для хорошего выстрела было слишком далеко, но если они рванут за нами, нам нужно было успеть добраться до каньона, поэтому отец улегся в камнях, долго прицеливался и наконец медленно нажал на спуск. Старая винтовка в его руках дернулась, и одна из лошадей встала на дыбы, словно ее что-то ужалило; всадник покатился на землю. А потом они разбежались во все стороны так, что только пятки сверкали.

Но я успел-таки сказать свое слово. Я долго целился в крупного мужика с белыми подтяжками, держа мушку чуть ниже того места, где перекрещивались подтяжки, и осторожно сгибая указательный палец, пока не прогремел выстрел.

Я не убил его, но подранил. Дал понять, что в него стреляют. Однако они не разъехались далеко. Один из них поджег факел и бросил его на крышу дома, но тот скатился.

Мы с отцом открыли огонь и слегка их побеспокоили, но через несколько выстрелов они поняли, что палят не из дома, развернулись и понеслись к нам.

Зрелище, скажу я вам, было потрясающим.

Бандитов было человек четырнадцать-пятнадцать, все на прекрасных лошадях, и они летели на нас, как отряд наступающей кавалерии. Внушительное зрелище. Красивее я не видел, восхищался и теперь, глядя на них в прицел винтовки. Но на сей раз ошибки быть не могло: после моего выстрела один из них вскинул руки, грохнулся на землю, несколько раз перевернулся и остался лежать. Отец тоже выстрелил и только потом сказал:

- Пора уходить, сынок.

И мы ушли.

Даже убежали. Отец, оказывается, хорошо бегал. Мы неслись во всю прыть, когда услыхали сзади крик.

Они заметили нас.

- Стой, сынок, - сказал отец.

Он упал за бревно и выстрелил, прежде чем коснуться земли. Я на секунду опоздал и стрелял, укрывшись за толстым деревом.

Они подожгли дом. Мы видели, как к небу поднимается дым.

Всадники стали брать нас в кольцо, и мы опять рванули к каньону. Когда перевалили через край и повалились на землю, пули поднимали вокруг нас фонтанчики пыли. Мы быстро отстреливались.

Бандиты ушли в лес вправо и влево от нас. Я стал перезаряжать винтовку и взглянул на отца. Вся его рубашка была в крови, а лицо бледным, как полотно. Я испугался.

Подползя к нему, я взвалил его на плечи и, неся обе винтовки кое-как, с горем пополам, спустился на дно каньона. Нельзя было так обращаться с раненым, но выбора у меня не было. Занес его в наш новый корраль, обмыл лицо и попытался снять рубашку.

Я снял и верхнюю рубашку, и нижнюю, обнажив его до пояса, и увидел входное отверстие, где пуля раскрошила кость плеча и порвала мышцы, остановившись у спины. Там она выпирала синеватым бугром, и я решил, что лучшее, что смогу сделать - это вытащить ее оттуда. Вынул свой нож, надрезал кожу, и пуля сама выскочила в подставленную ладонь.

Он потерял много крови. Он потерял чертову уйму крови, но рана не казалась мне смертельной, хотя я мало что в них понимал. Но все же надо было что-то делать, поэтому я замотал рану обрывками его нижней рубахи, немного его обмыл и уложил на землю.

Боль от раздробленной кости, наверное, вызвала шок, потому что он где-то по дороге потерял сознание.