Там, в гостях

И вот он сидит за столом напротив меня, а я говорю себе: так вот он какой, этот «сказочный» – до чего же мне омерзительно американское употребление этого слова! – Пол, «последний профессиональный педераст» и «самый дорогой жиголо»; печально известный компаньон перуанской миллионерши в Кап-Ферра[78] на вечеринке по случаю ее семидесятилетия, венгерского барона во время яхтенной прогулки в Балтике, принцессы какой-то там и прочих леди, что вздумали привести Пола с собой на вечер к какому-нибудь чопорному английскому герцогу и получили от ворот поворот. Пол, выгнанный из Швейцарии за то, что демонстративно нюхал – или притворялся, будто нюхает, – кокаин в салоне одного из отелей Санкт-Морица; арестованный в Португалии – и тут же выпущенный благодаря вмешательству члена кабинета министров – за вопиющее прилюдное сношение. Поговаривали, что его содержит некая особа королевских кровей с Балкан в изгнании. Сомнений нет, хотя бы половина, если не три четверти из этих россказней да правда. Вопрос в другом: какое мне дело? Часть меня уже не одобряет Пола; часть утомлена скучными легендами о его похождениях, однако с вердиктом я до сих пор не определился. Жду, вдруг Пол как-то заинтересует меня, и я почти уверен, что ему об этом известно. Интрига…

Наконец мы заказали еду и напитки, можно расслабиться. Рути смотрит на меня с лучезарной улыбкой, в которой читается ее природное обаяние. Одновременно Рути пытается скрыть то, что пьяна, и загладить вину. Пусть, она мне нравится. Рути – как зверь, в ней ощущается приятное качество создания, еще не ставшего человеком и сохранившего природную невинность. Оно будто только выбралось из теплой норки под холмом. Я улыбаюсь в ответ, ощущая приятное томление в груди; меня влечет к Рути. Первый тост я поднимаю за нее, хоть она и молчит, продолжая лишь улыбаться.

– Давай, Рути, – подначивает ее Пол, – до дна!

Наконец Рути поднимает бокал и пьет.

– Привет! – застенчиво произносит она. Голос у нее хриплый, почти призрачный, похож на эхо в доме с привидениями: «приве-е-ет»; некоторое время он преследует тебя, а потом жутковато стихает. Выпив, Рути плюхается на банкетку и кренится вбок. Из декольте выскальзывает ее большая бледная грудь в форме дыни, и Пол спешит вернуть ее на место.

– Сядь прямо, Рути! – нетерпеливо говорит он спутнице. И когда Рути наконец выпрямляется, хлопает ее по плечу, приговаривая: – Вот молодец!

Пол явно рисуется, норовит впечатлить меня самым невпечатляющим образом, мол, смотри, как я верчу богатенькой Рути; он как бы мимоходом пытается поразить меня. Меня! Ну и скукотища! Какого же он обо мне низкого мнения! Примитивнейший подхалим. Столько европейских любовников перебрал – хоть бы кто из них привил ему чувство стиля.

Я не впечатлен и не поражен и, желая показать это, изображаю свою фирменную улыбочку. Она как бы говорит: нам весело. Я взял ее на вооружение недавно и пока еще только обкатываю. Употребленная как надо, она сообщит собеседнику, что я нахожу эту жизнь чудесной, только не на низком человеческом уровне «Сазераков», оголенных грудей и шуточек на публику, но, sub specie aeternitatis[79], как вечный танец[80], майю[81], игру матери[82]. Я делаю вид, что потягиваю напиток, а сам едва подношу бокал к губам. Прячу пуританизм за ширмой притворного разгула. Рядом в углу стоит латунная плевательница из Старого Света. (Едва началась война, как в Америке проснулось повальное увлечение всем английским; даже бар в ресторане недавно переименовали в таверну, назвав ее «Эй, русалка!» и декорировав соответствующим образом.) Здесь так темно, что я незаметно выплескиваю напиток в плевательницу.

Тем временем Ронни, решив, похоже, что надо оживить обстановку, обращается ко мне с дразнящей улыбкой:

– Мы столько слышали о твоих увлечениях, Кристофер, и ждали, что ты придешь, ну, хотя бы в тюрбане и набедренной повязке, а то и вовсе станешь левитировать и глотать гвозди.

На моем лице маска суровой невыразительности, но я понимаю, к чему клонит Ронни. Следовало ожидать, что рано или поздно он эту тему затронет.

– То есть мы слышали – как и весь Нью-Йорк, – что ты познаешь йогские тайны.

– Тайны йоги, – невольно и даже зло поправляю я. Когда ты только на ранних стадиях Познавания и пышешь энтузиазмом, подобные ошибки воспринимаешь как попытки поддеть тебя. В непросвещенности окружающих видишь агрессию, палки в колеса.

– Йоги так йоги. – Ронни с притворным благодушием уступает моему педантизму. – Говорят, ты занимаешься с одним сказочным человеком, жившим на Тибете.

– Как выяснилось, на Тибете он не провел ни минуты. – Превозмогая острую усталость, я улыбаюсь Ронни и осторожно, терпеливо продолжаю: – Йогой мы с ним не занимаемся, гвоздей не едим и не левитируем. Вообще ничем не занимаемся. Просто дружим.

– Понятненько. – Ронни изображает смирение, хотя на самом деле рад, что сумел меня разозлить. – Вообще, знаешь, все эти истории о тебе звучат как-то надуманно.