Там, в гостях

– Оставь у себя, Крис. Завтра я положу эти деньги в банк. Если ты, конечно, все еще отдаешь их мне.

– Возьми сейчас. Спрячь в карман.

– Ну, как скажешь.

Концовка моего выступления оказалась смазанной. Я не испытал эмоционального оргазма, на который рассчитывал. Хотя получилось неожиданно очень удобно. Между мной и Полом произошло нечто по-детски задушевное, и Пол, возможно, смутился – как и я. Он резко ушел на кухню и занялся ужином. Я направился за ним следом. Хотелось как-то наполнить это событие чувствами.

– Возможно, стоит позвонить Августусу, – предложил я.

– Зачем?

– Так… рассказать ему.

– Что рассказать? – Пол очень убедительно делал вид, будто не понимает, о чем я.

– Ну как, о… – Я осекся, чуть было не сказав «о нас». Глупости какие. Как будто я о помолвке хотел рассказать. – О том, к чему мы пришли.

– С какой стати ему об этом говорить?

– Ты очень нравишься Августусу.

– Это он тебе так сказал? – с ноткой презрения спросил Пол.

– Да, он так сказал. А ты этого не почувствовал?

– Милый, твоя старая женушка много от кого красивых слов наслушалась и теперь не верит словам, а ждет поступков. Я что-то не заметил, чтобы мистер Парр делал мне предложения.

Я покраснел от удовольствия, хоть и был в курсе, что Пол намеренно и даже цинично льстит мне. Да и то, как Пол к Августусу относится, не вызывало у меня отвращения.

– Мне показалось, что он тебе нравится, – сделал я легкий пробный выпад.

– Может, и нравится. Может, и нет. Я пока не решил.

Той ночью, когда я лежал в кровати, слабенький внутренний голосок шептал мне: «Вовсе не так уж и глупо отдать Полу такие деньжищи. Возможно, в долгосрочной перспективе это окажется даже дешевле. Теперь не придется давать ему на карманные расходы и оплачивать его счета. А когда у него все закончится, он уже не попросит о большем».

Я зло повернулся на другой бок. Это не мой голос. Я за него не отвечаю. Его речи бестактны, не ко времени и лишены всякого вкуса. Я же был накануне новой жизни – не той, которую планировал вести в Нью-Йорке, а по-настоящему новой; жизни со смыслом, как называл ее Августус. Стану сам творить каждый ее миг, чудесное получится приключение… Такой я видел общую картину. На постоянный успех надеяться нельзя, зато у нас с Полом будет поддержка друг друга. Вообще, проиграем мы, только бросив стараться.

Наша первая совместная неделя совпала с моей последней неделей на студии, так что у нас было десять дней на то, чтобы выработать стратегию совместной жизни и привести ее в действие. Поначалу Пол сильно встревожил меня своим радикализмом. Он приготовился принять все, что наговорил ему Августус, буквально безоговорочно.

– Мы намерены стать мистиками или нет? Либо срем, либо освобождаем сральню. Я все еще не определился со своим отношением ко всему этому, но в отсутствии интереса меня никто не обвинит. Да и что мне остается? Это, наверное, последнее, что я еще не испробовал.

Мы купили второй будильник: и старый, и новый звенели в шесть утра. Только один стоял у меня в спальне, а другой – в гостиной. Медитировать мы садились каждый у себя; сессии теперь длились по часу. Пол сразу же хотел начать с двух часов, невзирая на мои протесты; но даже Августус, когда мы с ним посовещались, согласился, что для начала это слишком много и может вызвать перенапряжение и «сухость». Во время медитации я не переставал думать, что творится в голове у Пола; наверняка нечто более глубокое и захватывающее, чем бессмысленный кавардак, наполнявший мою голову почти постоянно: обрывки популярных песен, газетные заголовки, каламбуры, стихи, имена и телефонные номера, которых я не желал вспоминать, под соусом бессмысленного страха и ребяческих обид. Даже когда Пол заверил меня: «Я просто сижу и ничего не чувствую; это даже хуже, чем тужиться на унитазе», – он меня впечатлил. Было в его тихой решимости нечто потрясающее. Он никогда не жаловался и не выставлял своих тягот напоказ. А ведь когда-то я счел его дилетантом!

После медитации мы принимали душ, одевались и завтракали. Наш распорядок напоминал хореографию: Пол принимал душ первым, пока я брился; я варил кофе и накрывал на стол, пока Пол готовил. До самого начала завтрака мы молчали. Эту мысль мы почерпнули у Августуса, рассказавшего о практике молчания монахов-бенедиктинцев, к которой они прибегают в определенные часы дня. Какое уж там самоограничение! Довольно скоро это стало веселой игрой: забавно было начисто игнорировать друг друга в ванной и на кухне; и даже когда наши взгляды встречались в зеркале, мы как-то сохраняли бесстрастное выражение лиц. Зато к тому времени, когда наконец можно было пожелать друг другу доброго утра, мы успевали окончательно стряхнуть с себя угрюмость раннего пробуждения и истосковаться по беседе.